Мой бедный Йорик

– Высшая партийная школа, Анечка. Уроки пропаганды и контрпропаганды. До сих пор помогает мне и выручает. Как журналисту – будущему пропагандисту и агитатору – могу вам дать почитать конспекты. До сих пор храню… Так вот. Я предлагаю музе этот самый нектар…

– …и амброзию, – добавила Аня.

– Что? – не понял Пафнутьев.

– Ну, на Олимпе давали в комплексном обеде нектар и амброзию.

– Первое и второе? Надо запомнить…

– Значит, вы предлагаете ввести меня на Олимп? И что за работу вы мне предлагаете? Нектар так просто не дают.

– И амброзию тоже, – добавил Вилен Сергеевич, повторяя новое для него слово. – Работа ваша будет очень простая. Прямо по вашей специальности. Да вы сейчас уже ее выполняете.

– Каким же образом?

– Говорите со мной. Просто говорите, а за это будете получать хорошие деньги…

Если бы Аня закусывала в данный момент, она бы поперхнулась, даже нектаром или амброзией. Ей пришла в голову неожиданная мысль: а не извращенец ли господин Пафнутьев? Не попросит ли он сексуальных сеансов по телефону? Рассказывайте, Анечка, рассказывайте… Но она ошиблась.

– Я буду платить вам за регулярную информацию, – сказал Вилен Сергеевич и добавил, только выдержав паузу, – о вашем муже…

– Рассказывайте, Вилен Сергеевич, рассказывайте.

Пафнутьев взглянул на нее с подозрением, но продолжил:

– Мы зарабатываем сейчас неплохие деньги, а перспективы сулят нам гораздо большее, несоизмеримо большее…

– Но, простите, Вилен Сергеевич. Ведь вы продаете картины Иеронима? То есть зарабатывает фактически он. Покупают же именно его?

Пафнутьев ответил не сразу. Какое-то время он смотрел перед собой, потом наклонился, поднял с земли камешек и бросил его в пруд.

– Вы видите, Анечка, эту зеленую ряску? Это и есть картина вашего мужа. Если ее собрать в одно ведро, получится немного зеленой тины, грязи. А продается пруд. И этот пруд создал я. Никто не купит ведро вонючей, болотной травы. Всем нужен прохладный пруд, со скамеечкой и красивой женщиной на берегу…

В том месте, куда упал камень, еще покачивалось блюдечко темной, кофейной воды, становясь все меньше и меньше, затягиваясь опять зеленью.

– Все так и должно быть. В этом деле нужна тишина, расчет, спокойствие. А Иероним импульсивен, непредсказуем. Я не знаю, что он выкинет в следующее мгновенье, что взбредет ему в голову. Так работать невозможно, так нельзя просчитать ни одного хода. А я привык играть, заглядывая на несколько ходов вперед. Поэтому вы будете наблюдать за своим мужем и информировать меня о его работе, мыслях, поступках. Я должен знать все: с кем он общается, что читает, что записывает, какие сайты посещает по Интернету, что ел за ужином и, извините, как исполнил свои супружеские обязанности… Любая информация, которая для вас обыденна, мне может сказать очень многое. Вы меня понимаете?

Аня не заметила, в какой момент голос его стал жестким, уверенным, не терпящим возражений, но теперь он говорил с ней именно так. В ней уже закипала буря, ей больше всего хотелось сейчас столкнуть этого мерзавца в пруд и, видя, как он барахтается в тине, забрасывать его с берега камнями. Это желание было настолько сильным, что Аня, понимая, что сил у нее вряд ли хватит, что приемами дзюдо или самбо она не владеет, стала всерьез обдумывать возможность неожиданного толчка. Надо заставить его встать, приблизиться к нему вплотную… Значит, придется разыгрывать сцену соблазнения стоя? Но зато потом толкнуть его что есть силы в грудь и скорее собирать камни…

– Вы предлагаете мне шпионить за своим мужем? – спросила она дрожащим от нетерпения и жажды действия голосом.

– Всякое дело можно назвать по-разному, – ответил Вилен Сергеевич. – Вам ли это не знать? Одно и то же событие две газеты могут подать с диаметрально противоположных позиций. Но это только слова, слова, то есть шелуха. А событие, между тем, состоялось… Что касается шпионства, хотя я бы так не стал называть работу с информацией, то Наталья Гончарова ведь шпионила за Пушкиным?

– Вы дурно знаете Пушкина, Вилен Сергеевич. За Пушкиным одно время шпионил его отец. Жена же его до конца выполнила долг перед своим мужем…

– Я ошибся. Отец поэта докладывал о сыне в Третье отделение? Хорошо. Он так понимал свой долг. Но ведь и я вам предлагаю по-своему выполнить долг перед мужем. Я же заинтересован в его нормальной, планомерной работе, иными словами, я забочусь не только о собственном благе, но и о благе Иеронима, вашем, в конце концов. Теперь вот и о Николае Палкине пишут, что он был радетелем, отцом народа, благодетелем Пушкина. Значит, отец действовал во благо Александру Сергеевичу? Так получается? Что вы молчите? Мне кажется, вы сейчас обдумываете не ответ мне, а какую штуку выкинуть в духе вашего супруга. Столкнуть меня в пруд хотите? Я угадал?

– Бросать черта в омут бесполезно, – сказала Аня.