Мой белый

Что я почувствовала, когда мои родители расстались? Такой вопрос мне часто задавал психолог. Я была очень огорчена. Это мягко говоря. На самом деле у меня долго было ощущение, будто ничего не происходит, они так и говорили, кстати: ничего не произошло, милая, все будет как прежде. И в то же время у меня было чувство, что рухнул мир, а я сижу на обломках, обхватив колени, и говорю себе: ничего же не произошло, чего мне так грустно-то? Это была стадия отрицания.

Я должна была ненавидеть Веру за то, что она оставила нас, но я ее почему-то любила. А как прикажете мне перестать ее любить? Или как злиться на маму? Ведь маму я тоже любила.

Мама, конечно, неправа. Я хотела, чтобы она ежедневно валялась у Веры в ногах, а она почти так и делала первые полгода. Я спрашивала у Веры: неужели так сложно простить? И ужасно злилась. Вера сдувала челку с лица и говорила: милая, просто ты не совсем понимаешь. Но я понимала все. Мама, поддавшись слабости, сделала глупость, Вера, поддавшись упрямству, никак не могла ей это простить. Что тут сложного?

Но все было сложно.

Я расставляла по дому их совместные фотографии – по одному и другому, по обоим своим домам. Больше всего меня злило, что, даже перестав путешествовать и менять города, я так и не обрела один-единственный шкаф – теперь мои вещи были раскиданы по двум квартирам.

Так что я старалась. Сталкивала их лбами на собраниях в школе и бралась за любые роли в своем театральном кружке, лишь бы почаще мелькать в спектаклях, на которые бы они обе пришли.

Однажды я заметила, что одна из них исчезает, как видит другую, и оставила свои попытки. Я научилась не замечать, что у нас больше нет семьи.

Хотя запоминать, где какие вещи лежат, я так и не научилась. Вставала утром с намерением надеть синий свитер, но его не было в этом шкафу, искала пол-утра носки в красную полоску, но они ждали меня на сушилке по другому адресу. Мама посоветовала мне завести каталог, но я сказала ей, что, если бы она вела каталог своих случайных связей, сейчас этой проблемы бы не было. Мама дала мне пощечину и заплакала, а я стояла и думала, что учебник по географии, скорее всего, тоже у Веры, а завтра контрольная.

В тот день за мной в школу пришла наша крупная во всех смыслах соседка Алена. Я иногда ходила играть к ним домой, когда родители шли в театр или на концерт. У Алены всегда были вафельные трубочки со сгущенкой, или орешки со сгущенкой, или еще что-нибудь подобное: сгущенное и сладкое.

Я удивилась и обрадовалась одновременно: Алена извлекла из кармана один из своих сладких козырей и полностью меня завоевала.

«Где мама?» – только и спросила я и, не дождавшись ответа, начала разворачивать приз. Домой меня Алена тоже не повела. Оставила играть со своей дочкой Дашей. Даша была уже в восьмом классе и играть со мной не очень-то рвалась, зато я была в восторге: я могла трогать любые игрушки и тискать большого жирного кота, пока Даша не отрываясь торчала в телефоне.

Я снова спросила Алену, где мама, где Вера, когда они за мной придут, но вопрос был дежурный – я хотела еще сладких трубочек, кота и игрушки, и, скорее всего, если бы кто-то из родителей сейчас пришел за мной, я бы устроила скандал.

Алена сказала, что родители немного заняты, и ушла разогревать обед.

Тогда я не знала, что прямо сейчас, двумя этажами выше, Вера собирает свои вещи, а мама сидит на полу и воет, как раненая собака. Я не знала, что Вера, неожиданно вернувшаяся со смены, застала маму с незнакомым мужчиной – слава богу, не в постели и уже практически одетыми, но они выпивали, постель была всклокочена, мамины волосы торчали, как рваная трава, а незнакомый мужчина не был им ни другом, ни дальним родственником, ни случайным сантехником.

Вера стояла на пороге кухни и молча смотрела на них. Мама заплакала. Мужчина кивнул и поспешно отправился на выход, просочившись мимо окаменевшей Веры; гулко хлопнула дверь.

– Как же так, – только и сказала Вера.

– Прости, – только и сказала мама.

Затем Вера взяла стремянку и пошла доставать с антресолей самый большой чемодан.

Я играла в бархатного зайчика – снимала с него платьице и укладывала спать. Алена наливала суп в глубокую тарелку с золотой каемочкой. Вера складывала вещи в чемодан, сначала одну за другой, потом просто сбросила с полки рукой. Мама сидела на полу у шкафа и рыдала. И никто не произнес ни слова. Кроме меня. Я сказала: «Зайчик, миленький, спи, тебе пора спать, ложись, закрывай глаза, будь хорошим». Но он мне не отвечал.

Потом заговорили все сразу. Алена спросила, как дела в школе, и я начала рассказывать о Веронике, которая дергала меня за волосы. О Сереже, с которого я сорвала кепку и кинула, а она рассекла воздух, будто летающая тарелка, и упала за шкаф, и оттуда ее было невозможно достать – даже шваброй. Алена сказала: «Плохо».

Вера сказала: «Плохо. Плохо, что ты так поступила со мной. Ты была для меня всем».

– Что значит «была»? – вопрошала мама.

– А что это, по-твоему, может значить?