Мой белый

Приходим с Алькой с улицы и сразу же делаем лужи, как подтаявшие щенки: никто не кидается вытирать, растечется само, а потом застынет – бесформенной угольной пенкой посреди линолеума. Мы бежим в комнату, ждем, пока мама согреет борщ, и в руке у меня разноцветная мятая радуга – пластиковая пружина всех китайских цветов. Пружина – существо бессмысленное, но я отчего-то рада, я хотела ее – переливать из руки в руку несколько минут, чтобы она трещала, издавала такой звук, словно рис разлетается по полу. Мы рвали ее с Алькой и так, и сяк, хотели проверить на прочность, и смяли тонкие дуги. Желтое перестало литься в зеленое, зеленое – в синее, рисовый звук тоже куда-то исчез, безмятежность пропала.

По физике двойка, и мы решили пружину варить. Поставили на плиту большую кастрюлю, заплясала в ней белая кружевная вода, кинули мы туда податливый пластик, и пружина превратилась в разваренные бледные макароны. Достали ножом и вилкой: и смешно, и страшно. Потом, отвлекая чем-то, что-то выдумывая, выбежали на лестничную клетку, захотели спрятать. Вдруг найдется еще один способ, как все исправить? Гениальнее первого. Вызвали лифт и бросили туда свои пластиковые макароны. Конечно же, мама это быстро обнаружила – выйдя в магазин за соком. Тогда нам досталось. Теперь мы с Алькой всегда смеемся, вспоминая это.

Что-нибудь еще? Зимнее солнце, может быть?

Да, еще какое: к полудню выходишь из квартиры, а на лестнице солнечно. Холодные белые лучи полосами раскрасили стену с обшарпанной краской. Круглые стеклянные окошки лифта забрызгали светом. Стоишь в шапке, шарфе, куртке, варежках, сапогах, штанах и колготках и руками вообще не можешь пошевелить. Это страшно бесит. Держишь бабкины саночки за веревку. Санки скользкие, деревяшки некогда голубые, полозья широкие, как ножи для хлеба, и по позвоночнику тоненький холодок, если вспомнить, что уже падала с них, и губа была красной, и кровь, несмотря на зиму, такого же вкуса, как летом, если разбить коленку. А на улице сразу снег ослепляет, как дальний свет.

Очень белый. Мой белый.

Еще я ждала поездок в горы. Когда бабушка приедет. Когда придет подходящий троллейбус, звеня цепями. Когда наступит конец четверти. Когда кончится урок. Когда зазвенит будильник. Когда курьер принесет мои новые санки. Когда найдутся варежки. Когда человек, которого я люблю, услышит мою песню и все поймет. Или не поймет. Разве это важно?

Я просто хочу сказать.

Вот подожду еще немного и все скажу.

Глава 16 Свободный вечер

Снега нет, но я заболела. Ну то есть как заболела: заложило нос, горло как-то странно стало скрести. Больше всего я испугалась, что теперь не смогу петь. А в следующую минуту – что пропущу репетицию. Несколько дней без Лени, и я с ума сойду.

Мама оставила меня дома и сообщила, что вызвала врача.

– Веру? – спросила я.

– Тебе нужен гинеколог? – не без удовольствия спросила мама.

К сожалению, гинеколог мне пока не был нужен. Об этом я тоже подумала не без удовольствия, тотчас же представив, что было бы, если.

Так, довольные друг другом, мы расстались – мама отправилась в мастерскую доделывать карантинную трилогию к выставке – весна, лето и осень – мир в красно-белых лентах, – а я легла в постель. В постели было хорошо, но скучно. Я написала Альке, и она согласилась прогулять алгебру и физкультуру, чтобы потусоваться со мной.

Аля принесла имбирь и сказала, что я должна намазать на него мед и грызть.

– Давай поиграем в буриме, – предложила она, закуривая стик, а я открыла все окна, чтобы сигаретами не пахло.

– Тебе не кажется, что так ты заболеешь еще больше? – спросила Алька.

– Я закаляюсь, – сказала я и завернулась в ватное одеяло, как шаурма.

Алька взяла мою тетрадь по всем предметам одновременно – 90 страниц отрывистых записей с уроков, в которые иногда врывались стихи и неотправленные письма Лене, вырвала чистый листок и поделила его на две полоски.

Она написала слово, и я написала слово, мы завернули эти слова внутрь листа и обменялись свертками. Потом проделали это снова. Мы отвечали на вопросы: «кто?», «что?», «какой?», «что делал?», «зачем?», «кто пришел?», «что сделал?», «чем кончилось?»

Я отвечала так: Леня, самый красивый, обнял меня, потому что нравлюсь, пришла Алька, спросила: «Вы что, идиоты?» – а потом мы жили с ним долго и счастливо.

Что ж. Я неоригинальна.

Аля развернула бумажку. Посмотрела на меня как на дуру.

– Читай, – согласилась я.

– С тобой неинтересно играть, – скривилась Аля. – Директриса нашей школы, самая красивая, пришла в ночной клуб, потому что ты ей нравишься, потом пришла продавщица из «Пятерочки», та, что в синей шапке торгует колбасой, обняла тебя, а потом случился большой взрыв.

– Ну почему неинтересно, – сказала я. – Нормально вроде вышло.

– Тупо вышло. Но ладно, читай свой.

– Леня…

– Понятно. Можешь дальше не читать.

– Ну почему же. Ты там его обосрала.

– Я его не обсирала. Я думала, мы играем. А ты как всегда.

– Леня. Урод с кривыми ушами. Обнял меня. Потому что был пьян в говно. Пришла ты. Спросила: «Вы что, идиоты?» А потом мы жили с ним долго и счастливо.

– Все так.