Читаем Мой белый полностью

Мой белый

«ты же врач. остуди меня, вылечи, дай мне совет, рецепт,чтобы я не хотела смотреть в тебя, будто бы ты на приеме,словно я побежала с ума, изменившись в лице,рассмеявшись в лицо стоящим в дверном проемезапрещающим «нет». ты же врач.прекрати быть моим врачом,будь моим встречающим в здании аэропорта,сохрани меня в тайне, как будто бы мы ни в чемне узнали ни смысла, ни слова, ни поворота,это все, что прошу. оставайся в моем нутрисреди сотен ослабленных и обреченных желанийне смотри мне на руки, все файлы мои сотриты же врач, подними меня, если приду в сознанье узнать ответ.ты же врач. будь любимым моим врачом,будь связным моим с тем, что у нас потерялось, пропало,будь письмом моим, склеенным сургучомбудь всем тем, чего мне чертовски мало, вернись ко мне.

Я не знаю, отправила она его или нет. Мне оно очень понравилось. Если бы я не пела свою песню, пела бы эту.

Вечером я собрала все скомканные бумажки, включая это стихотворение, все письма, все рваные листочки с пятнами от йогурта. Положила их в конверт. Написала на нем Верин адрес. Я не знала, зачем это делаю. Просто уже восемь лет прошло – может, теперь им пора поговорить?

Это, наверное, плохая идея. Но иногда с плохих идей начинается что-то хорошее. От себя я написала: «Мама всегда говорила: «скажи». А сама молчала. Может, это неправильно, что я собирала ее письма тебе, письма, которые она сознательно не отправляла, но между вами уже все настолько неправильно, что этим уже ничего не испортить».

Утром перед школой я пошла на почту и попросила две марки «по России». Тетенька в окне заулыбалась и спросила: «Пора поздравлений?» – «Пора», – согласилась я. Потому что уже действительно было пора.

Я наклеила марки и засунула письмо в прорезь синего ящика. «Лети, не теряйся», – сказала я письму и толкнула его.

Глухой стук упавшего на дно конверта – и чья-то жизнь может измениться. А может и нет.

Через пару дней Вера приехала забрать меня из школы.

– Я получила твое письмо, – сказала она. – Спасибо.

– Это не мое письмо, – сказала я.

– Разве не ты его отправила?

– Я.

– Тогда это твое письмо.

– Может, я только… Посредник?

– Между кем и кем? Между мусорным ведром и мной?

– Вер.

– Все очень просто, Женя: если бы она хотела, она бы отправила сама.

– Она тебя боится.

– Ты не думала стать адвокатом?

– Я хочу стать певицей.

– Это хорошо. Это действительно хорошо.

– А стихи тебе хотя бы понравились?

– Я ничего не понимаю в стихах.

– Я не прошу писать рецензию, я спрашиваю, понравились ли они тебе?

– Мне кажется, твоя мать не очень хотела, чтобы я их читала.

– А зачем тогда писать?

– Чтобы не сказать.

Я не знала, что еще спросить, поэтому просто уставилась в окно.

– Леня сегодня снова проводил меня до метро, – сказала я, чтобы сменить тему.

– Напиши ему письмо, – сказала вдруг Вера. – Не надо больше песен, не надо намеков, просто скажи ему правду.

– Какую правду?

– Скажи, что любишь его.

– А вдруг он меня отвергнет?

– Разве ты не хочешь получить ответ? Разве главное – только сказать?

– Хочу.

– Тогда скажи и получи ответ. А потом стань певицей. Потому что ты хорошо поешь, а не потому, что боишься сказать.

Тут она права. И я стала думать, что напишу Лене. Я писала это письмо круглыми сутками: ходила и писала его в своей голове, писала и переписывала, комкала, бросала в мусорку и начинала снова. У меня получалось все время слишком глупо, или слишком умно, или чересчур пафосно, или, наоборот, небрежно. Я не знала, как начать и чем закончить, и наконец решила спросить совета у мамы (эксперта по неотправленным письмам).

– А что ты хочешь сказать ему? – спросила мама.

– Что я его люблю.

– И все?

– Ну да.

– Ты знаешь, есть очень простая формула, как это сделать.

– Как? – обрадовалась я.

– Бери листок и пиши.

Я взяла листок.

– Готова? – спросила мама.

– Да, – ответила я и взялась за ручку покрепче.

– Пиши: я люблю тебя.

Я записала под диктовку.