Мой белый

Маша смотрит в окно через темные очки и пытается поймать хоть что-нибудь, на что можно быстро отвлечься. В тот момент, когда она наконец замечает на ступеньках «Макдоналдса» женщину, поющую песню «Мы желаем счастья вам» под аккомпанемент магнитофона на коленях, Вера перегибается через коробку передач и целует ее в деревянные губы.

– Нет, девочка, – говорит она и смеется. – Ничего ты со мной не сделаешь.

«Да пошла ты, Вера!» – вроде бы кричит Маша, но на самом деле не произносит ни звука, инстинктивно хватаясь за ручку двери, чтобы открыть ее.

– Выходи, выходи из машины, – одной рукой Вера держит руль, а другой гладит ее по затылку. – Выпрыгивай на полном ходу. У женщин это место такое приятное, совсем не такое, как у мужчин, не замечала?

Глава 30 Самая красивая

Платье для новогоднего концерта я отправилась выбирать с мамой.

– Ты уже знаешь, что мы ищем? – спросила она.

– Мне бы хотелось быть снежинкой, как в детском саду, – сказала я. – Но только чтобы это была рок-снежинка.

– Чего?

– Ну, я бы хотела длинное белое платье, нашить на него дождик, на голову корону, а внизу лакированные черные «Мартинсы», колготки в сетку, такое. И я хочу покрасить волосы.

– В какой же цвет?

– В синий.

– И нашить на них дождик?

– Ха-ха. Очень смешно.

– Извини. А что тогда?

– Ничего. Я поставлю их дыбом. Они будут торчать из белой короны.

– Сногсшибательно.

– Тебе смешно.

– Я не смеюсь, это в самом деле здорово придумано. Прямо акционизм.

– Просто хочу, чтобы он меня запомнил.

– О, тебя запомнит вся школа!

– Очень на это надеюсь.

Потом мы стали искать это платье. Ходили из отдела в отдел, и все мне казалось недостаточно подходящим. Все, потому что я смотрела на вещи с позиции Великой Миссии. Или Больших Надежд. Иными словами, я смотрела на платья, а видела это: как я выхожу на пыльную темную сцену, луч света на меня, и в нем горит, сияет мое белое, подвенечное платье, а волосы кажутся каменными и тянутся вверх. Я как бы взлетаю. А он смотрит на меня, и колки бликуют, и свет касается его пальцев. Он трогает струны, и все заполняет звук. Звук почти не помещается в зале, выходит за рамки, распирает стены…

– Может быть, это? – мама держала в руках ослепительно белый кусок ткани. Я взяла это платье, подняла его перед собой, и оно стекло вниз волной.

– Померю, – с надеждой сказала я, не веря, что оно может мне подойти – все, что хорошо в руках или на манекене, совершенно необязательно так же смотрится на тебе.

Скорее наоборот.

Я пошла в кабинку и несколько минут постояла, глядя на свое отражение. Все же красота мне при раздаче не досталась. Может, и не стоит так напрягаться из-за платья? Я дунула на челку, и она красиво подлетела и упала обратно на правый глаз.

Иногда у меня получается быть похожей на рок-звезду с плаката, но фотографии это не передают: только зеркало, только определенный свет, только надежда.

Мама заглянула за шторку:

– Ну чего?

– А, сейчас.

Я очнулась и стала снимать все свои сто одежек, чтобы напялить волшебное платье. Платье село на меня как влитое. В нем было все: и прохлада, и мягкость, и совершенные формы. У меня – у которой никогда и не было никаких форм. Я сделала селфи, боясь, что это уйдет.

В просвете шторки опять появилось мамино лицо.

– Вау, – сказала она. – Надо брать.

Я отправила селфи Але.

Отправила селфи Вере.

Хотела отправить селфи Лене, но испугалась.

Аля прислала кучу смайликов с огнем.

Мы пошли на кассу. Мы и мое новое платье. Оно как будто было полноправным участником и несло себя как королева.

– Ты будешь самой красивой на этом концерте, вот увидишь, – сказала мама, протягивая карточку на кассе.

Оставалось покрасить волосы и найти Гудвина, чтобы он дал мне храбрость.

Пришла смс от Веры. «Ты будешь самой красивой!» – написала она.

Не сомневалась.

Глава 31 Письмо, которое не объясняет

«Здравствуй. Я завтра улечу на конгресс, так что связи какое-то время не будет. В общем, не отвечай. Я долго не знала, нужно ли вообще это писать. Женя прислала мне твои стихи. Я просто хотела сказать тебе спасибо и еще, что я тебе за многое благодарна. Счастья тебе в новом году. Вера».

Как настоящий трус – написать и сбежать.

Утром получила нагоняй от мамы за то, что отправила Вере письма из мусорного ведра. У Бротигана, американского битника, было такое стихотворение: «Она меня не любит, и я болтаюсь по дому, как швейная машинка, которая уже пристрочила кусок дерьма к крышке мусорного бака». О чем я и сказала маме, пока она замахивалась на меня сковородой.

«Это глупо, сказала мама, просто глупо». А сама улыбается. «Ясно, – сказала я. – Ну извини». А потом мама дала мне почитать это письмо и гордо удалилась в ванную. Думаю, она там прыгала до потолка.

Я не знала, что значит это письмо – что Вера готова ее простить? Все же первое письмо за восемь лет. Или, наоборот, что и это не помогло и Вера ее отпускает. Спросить у Веры я не могла – будь она на конгрессе или нет, она бы ни за что не стала мне объяснять ничего про это письмо – как минимум потому, что оно было не мне.