Мой Бердяев

Дело в том, что в практике лайтмановской Каббалы как бы равноценны обе линии – левая и правая, эгоизм и альтруизм, получение и отдача. В своих интереснейших толкованиях Моисеевой Торы[522] профессор Лайтман высказал ключевое: Каббала – это древо познания добра и зла[523]. Подобно световой вспышке, данный тезис проясняет существо каббалистической практики[524]. Ее цель – полное раскрытие человеческой природы в ее «добре» и «зле»[525], выявление всех желаний получения, наслаждения. Такова цель Творца по Михаэлю Лайтману. При этом возрастание в «добре» – отдаче, альтруизме идет рука об руку с возрастанием в «зле», т. е. эгоизме и ненависти. Всё это переживается в десятке ее членами. Понятно, что такая практика не для тонких и самолюбивых натур: здесь требуется, по выражению доктора Лайтмана, «бульдожья хватка», страстная воля к постижению Творца. Загадочность этого пути коллективных экстазов, на котором падение в отчаяние сменяется подъемом к светоносной радости, тем сильнее, что зло, отпадение от Творца, должно достигнуть меры библейского «змея», по простому – дьявола. При этом возвышение в добре позволяет адепту подняться в светоносный мир Ацилут. Мне неизвестно (да и не слишком интересно), достигают ли этих метафизических пределов нынешние ученики рава Лайтмана. Также лично для меня неактуален и вопрос о духовной опасности этой практики в десятках. Исследователю – теоретику гораздо интереснее понять, куда денется в конце исправления творения (гмар тикун) возросшее до предела зло. Пока я могу лишь подвести итог по поводу квазиэтического дуализма лайтмановской Каббалы: подобные принципы в христианстве принято считать манихейскими. Скажем, воззрение Мережковского – его теория метафизического равноправия «двух бездн» – чисто манихейское по духу. Мережковский задал тон всему Серебряному веку, сам получив вдохновение от Ницше, а затем от Льва Шестова. Человек русского Серебряного века, как бы качающийся на качелях над мировой бездной – от полюса добра к полюсу зла со всевозрастающей амплитудой[526], – мне очень напоминает о каббалистической практике по М. Лайтману[527].

Блестящий лектор, доктор Лайтман в XXI веке совершенно открыто и детально обнародует свое воззрение. Доктор Штейнер ровно сто лет тому назад был так же откровенен и апеллировал к свободе тех, кто ему внимал. Но вот, посмертие человека – та проблема, которая в антропософии раскрыта гораздо детальнее, чем в общедоступной Каббале[528]. Профессор Лайтман уклончиво и неохотно касается загробного существования человека и даже советует своим слушателям вообще о смерти не рассуждать. Его отрывочные высказывания на этот счет рисуют туманную и малоутешительную картину. Поскольку в лайтмановской Каббале бытийственен – т. е. способен к взаимодействию с Творцом и является душой не индивид, а парцуф (состоящая из десяти товарищей группа), то правомерно говорить о бессмертии лишь парцуфа. Индивид же бессмертен постольку, поскольку при жизни он сумел включиться в тот или иной парцуф. В другом случае после смерти физического тела от человека останется лишь «точка в сердце»[529], которая вновь спустится в теле в земной мир, дабы предпринять новый кругооборот. Впрочем, реинкарнация в Каббале имеет всеобщий характер. В своих последующих воплощениях люди входят в более высокие парцуфим; характер посмертия, видимо, очень сильно зависит от степени «исправленности» человека, что́ в Каббале Лайтмана совпадает с его готовностью к отдаче. Крестная жертва Иисуса Христа, Его посмертное сошествие во ад, ад «упразднившее» – те важнейшие аспекты христианской сотериологии, которые каббалистами, разумеется, в расчет не принимаются. Надо думать, посмертная участь членов Христовой Церкви иная, чем загробная судьба каббалистов хотя бы в силу различия Церкви и каббалистических парцуфим. М. Лайтман говорит иногда об отдельных человеческих желаниях, как бы толкущихся в невидимых мирах; быть может, эти желания суть продукты распада того, что теософии называется астральным телом. Но повторю: смерть и посмертие – то, о чем каббалистический учитель предпочитает не рассуждать.