Мой брат Юрий

Я опасливо покосился на зыбку, в которой безмятежно  посапывал Зоин первенец — наша с Юркой племянница, нареченная Тамарой, Томой.

— Да ты не бойся,— успокоил брат.— Я тихонько.

Взял трубу из моих рук, набрал в легкие воздуху и...

Трудно передать, что за дикие это звуки были.

Маленькая Тамара мгновенно проснулась в зыбке и завопила изо всех силенок. Я закрыл уши. С огорода приковылял отец, остановился на пороге, смотрит. А Юра надул щеки, побагровел от натуги весь и дует, дует... и вроде бы не слышит сам себя.

— Ну, труба дело! — угрюмо сострил отец.— Ай да музыкант, аи да композитор Чайковский!

Юра оторвался от инструмента, переводя дыхание, невинно посмотрел на отца:

— Хорошо получается, а?

— Куда лучше! Вишь вон, девка надрывается. Просит, значит, чтобы еще сыграл, очень ей по нраву пришлось.

— Я могу.

Он снова поднял трубу вверх. Отец подморгнул мне:

— Я глуховат, так мне уж способней с огорода послушать.

И ушел.

Я тут же решил раз и навсегда избавить брата от иллюзий относительно его музыкальных способностей.

— Юрка, зачем ты не за свое дело берешься? Тебе же при рождении медведь на ухо наступил.

Тут был маленький перебор: слух Юра имел, пел неплохо. Но мысль о кошмаре, которым угрожала спокойствию нашей семьи злосчастная труба, и толкнула меня на эту ложь. Как говорится, на ложь во спасение.

— Над тобой вся школа, весь город смеяться будет.

— Ты думаешь, не за свое дело? А если у нас трубача в оркестре нет, тогда как? Должен же кто-то играть.

— Но почему именно ты?

Он положил инструмент на скамью, раскачал зыбку — племянница понемногу утихла.

— Ладно, Валька, я тебе покажу, есть у меня способности или нет их.

Прихватив трубу, он ушел в сарай, туда, где были сложены дрова. Вскоре дикие, лохматые звуки понеслись над садом.

Несколько месяцев подряд — аккуратно, по вечерам, когда всем нам так хотелось отдохнуть после работы! — изводил нас Юра тренировками.

— Опять композитор упражняется, хоть из дому беги,— морщился отец, но теперь в его словах было больше добродушия, нежели насмешки. Упорство сына ему явно нравилось.

И однажды труба запела с необыкновенной чистотой, протяжно, печально и красиво.

— Смотри-ка, что выделывает, щучий сын! И впрямь Чайковский,— изумился отец.— Ну, теперь труба дело!

Столько торжества послышалось в его голосе, что можно было подумать: не сын, а сам он овладел сложным искусством трубача.

В канун октябрьских праздников Юра положил на стол несколько белых картонных квадратиков.

— Вот. На всех принес. Обязательно приходите.

Я взял один квадратик. От руки фиолетовыми чернилами крупным детским почерком было выведено:

«Дорогой товарищ!

Коллектив школьной художественной самодеятельности приглашает Вас на праздничный концерт...»

Дальше были проставлены дата и часы, а вес это венчалось солидной подписью: «Совет пионерской дружины».

— Ты-то будешь выступать? — заинтересованно спросил Юру отец.

— А как же!

— Тогда готовь, мать, выходное платье. Посмотрим, что за артист в нашем доме растет. Как знать, может, со временем лауреатом станет.

Нужно было видеть, как собирался на этот вечер отец: выскоблил щеки самым тщательным образом, вырядился в чистую рубаху и даже, украдкой от нас, обрызгал себя духами — позаимствовал у Зои. И все поторапливал маму: что ж ты, мол, копаешься, Юра не увидит нас — расстроится, сорвет выступление.

Вот и школа. Зал гудит как взбудораженный улей: пионеры все в белых рубашках и кофточках, с галстуками на груди, ошалело носятся из угла в угол, радостными криками встречают родителей, стараются посадить поудобнее, и чтобы сцена получше видна была. Нам места аж в первом ряду достались.

Наконец угомонились все, вышел на сцену ведущий, тоже школьник, и объявил, что праздничный вечер чтением стихов открывает ученик пятого «А» класса Юра Гагарин.

— Смотри, мать, смотри! — толкнул отец маму.

Я искоса взглянул на него: легкий румянец проступил на его щеках и даже — вот дела какие! — в ладоши хлопает отец. Горд за сына, значит.

Юра очень уверенно прочитал стихотворение, ему аплодировали, и он выходил, раскланивался, и видно было, что общее внимание льстит ему.

Программа у ребят и в самом деле была приличная, выступали они с жаром, от души выступали. И ведущий старался вовсю. Чтобы поощрить товарищей, что ли, или уступая мальчишескому тщеславию, но перед каждым номером, даже групповым, он обязательно поименовывал всех участников.

Тут-то и началось.

— Танец «Лявониха»! Исполняют...— И, в числе прочих, слышим: — Ученик пятого «А» класса Юра Гагарин.

Чуть позже:

— Выступает школьный духовой оркестр!

Снова, среди других, называют нашего Юрку. Трубач! — из песни не выкинешь.

Смотрю, отец заерзал на скамье, и уже не легкий румянец — красные пятна по щекам пошли. Ясное дело, ничего похожего на гордость за сына в душе его не осталось.

— Песня «Это было в Краснодоне, в грозном зареве войны...»

Хор не велик, а он, злодей, опять же там, в хоре.