Мой брат Михаэль

— Извините. Плохо себя веду. Пьян. — Потом он повернулся ко мне. — Вы, наверное, думаете, что я — чокнутый. Я просто темпераментный, как все великие художники.

Он стеснительно улыбнулся, опустился на колени, вытащил из-под кровати папку и стал давать мне рисунки по одному.

— Вот. И вот. Саймон говорит об этом. Да, я буду верен себе, даже если для этого придется быть неверным всем остальным. Я — не часть человечества, я — это я. И когда-нибудь все это поймут. Ну посмотрите на них, они же достаточно хороши, чтобы…

Несмотря на нахальные речи, он смотрел жалобно и очень внимательно. Я просто мечтала, чтобы рисунки оказались хорошими. Оказались. Каждая линия была чистой и почти пугающе точной. С минимальной суетой он передавал не только форму, но и текстуру, странная смесь французских гобеленов с мужественностью Дюрера. Разрушенные здания, деревья, арки, колонны, цветы. Слабые мазки краски с почти китайской нежностью.

— Нигель, это прекрасно! Не видела ничего подобного много лет!

Я села на кровать и разложила рисунки вокруг себя. Больше всего мне понравились цикламены, свисающие из маленькой расщелины в голой скале. Ниже — остатки какого-то маленького растения, которое в Греции можно найти на всех камнях. Рядом с ним цветы выглядели чистыми и сильными.

Саймон сказал:

— Это потрясающе! Я раньше этого не видел!

— Еще бы! Я нарисовал их сегодня, — сказал мальчик и сделал быстрое движение, будто пытаясь вырвать рисунок из наших рук. Поймав себя на этом, он уронил ладони и сел с несчастным видом. Саймон, как обычно, не обратил внимания. Он поднял рисунок.

— Ты собирался его делать в цвете? А почему передумал?

— Потому, что не было воды.

Он взял цикламен и засунул его в папку.

Я сказала очень быстро:

— А можно посмотреть портреты?

— Да, конечно. Вот они, мои рисунки за хлеб с маслом.

Его голос звучал странно, и Саймон опять быстро на него взглянул. Их было много и совсем в другом стиле. Тоже четко и красиво, но холодно. Все лица казались знакомыми, напоминали иллюстрации к мифам. Старик, похожий на Стефаноса. Девушка. Одна мужская голова при всей формальности привлекала внимание. Круглая, на могучей шее, крепкие кудри низко спускаются к бровям, как у быка, закрывают уши и доходят почти до мощной линии подбородка — как рисунок на героической вазе. Короткая верхняя губа, твердая полулунная улыбка, как у жестоких архаических богов Греции.

Я сказала:

— Саймон, посмотри. Настоящая архаическая улыбка. На статуях Гермеса и Аполлона, она выглядит неправдоподобно и жестоко. Но здесь в Греции мужчины правда так улыбаются, я сама видела.

— Она тоже новая? — спросил Саймон.

— Которая? А, эта? Да. — Он взял ее у меня из рук. Получилось немного слишком формально. Я рисовал ее на половину по памяти. Но все равно это — тип и существует на самом деле.

Голова девушки в стиле Греко никак не походила на эллинический тип. Это оказалась француженка Даниэль, которая работала секретаршей у одного типа из французской школы археологии. В Греции можно найти что угодно и где угодно. Однажды во время дорожных работ на площади Омониа откопали огромную конную статую негра. А работая в саду, делаешь открытия очень часто. Эта партия долго проводила раскопки у Дельф, ходили слухи, что они отыскивают потерянное сокровище, но все, что они откопали было римским. Кончились средства, и им пришлось уехать. Нигель слушал, как Саймон мне это рассказывал со странным выражением лица, и я вспомнила разговор о неподходящей девушке. А Саймон продолжал о том, как раскопали Возничего, и о том, что еще скрывается в Дельфах под деревьями.

Нигель сидел на коленях и рассеянно перебирал рисунки. Он поднял голову.

— Саймон, — сказал он опять крайне возбужденным голосом.

— Да?

— Я думаю, я…

Он резко остановился и повернул голову.

Дверь на улицу отворилась и со стуком захлопнулась. Быстрые шаги простучали по коридору. Нигель побледнел как простыня, бросил все свои произведения, сгреб в кучу и убрал в папку на полу.

Дверь комнаты бесцеремонно распахнулась. Девушка с портрета рассматривала неаккуратную комнату с выражением утомленного недовольства. Это, к тому же, была та самая красотка, которая ехала в джипе и поставила на место автобус с таким редким мастерством. Как и тогда, казалось, что она полностью контролирует ситуацию, но ей все осточертело. Она протянула, не вытаскивая сигареты из угла рта:

— Привет, Саймон, любовь моя. Привет, Нигель. На коленях перед моим изображением? Что же, твоя молитва услышана, я вернулась.

9