Мой братишка

— Ну и что, если я придумал? Что в этом плохого? Да я лучше вас понимаю, о чем говорят птицы.

Отец молчал. Он вставлял кадр микрофильма между двумя стеклышками, которые Ким потом слеплял прозрачной клейкой лентой.

— Пение дрозда означало именно то, что я сказал.

Я готов был расплакаться от обиды. Папа взглянул на меня и предложил:

— Да? Докажи это!

Ким оставил свою работу и тоже напустился на меня:

— Ну, докажи! Ты так думаешь! Это еще не доказательство!

Папа снова улыбнулся. Все время у меня было такое чувство, что они сговорились против меня.

— Да, — завопил я, — чтобы понимать язык птиц, не нужна ни дотошность Кима, ни особые знания, ведь это не клинопись какая-нибудь! В таком деле главное — интуиция.

— Послушай, Мариян, — наконец проговорил отец, — Ким сердится потому, что ты говорил от нашего имени, а не от себя лично.

— Вот именно, — вставил Ким. — Придумывай от себя! А папа никогда ничего такого не говорил.

Это, пожалуй, единственное недоразумение, которое привело к спору. В остальном мы с Кимом живем дружно, и никаких других ребят нам не надо. И дома мы никогда не ссоримся. Мы сами прибираем квартиру, умеем готовить еду и почти все покупаем сами, так что маме не приходится нам напоминать. В специальной тетради всегда лежат деньги, и мы можем взять столько, сколько нам надо. Ким внимательно следит за расходами и записывает их в тетрадь, а внизу на каждой странице делает подсчет. У него все сходится до геллера. Он точно помнит, сколько стоит молоко, хлеб и другие продукты. Однажды он поправил кассиршу, что она обсчитала его на тридцать геллеров. Я никогда не сказал бы ей такое, постеснялся бы. А Ким — нет. И кассирша вернула ему эти тридцать геллеров. Зато в другой раз он вернул ей три кроны, когда она снова ошиблась.

Мы не ссоримся и не деремся. Бывает, мальчишки подерутся так, что у них кровь течет из носа, ходят потом все исцарапанные. Я поколотил Кима всего лишь раз. Это когда он не желал называть меня Марияном. Меня, правда, не так зовут, это я сам придумал. Мое настоящее имя — Ян, по отцу. Вот у Кима — особое имя, такого ни у кого из нас нет, и я завидовал ему.

Когда мы пошли в новую школу — Ким во второй класс, а я в четвертый «Б», где меня никто не знал, — я потребовал от Кима, чтобы он называл меня перед ребятами Марияном.

— Так я тебя звать не буду, потому что ты Ян. Если хочешь, я могу называть тебя Яном, а не Гонзой[1], — возразил мне Ким.

— До чего же ты еще глупый, совсем глупый! — вразумлял я брата. — Каждый человек может изменить свое имя, как ему захочется. Вот, например, писатели часто меняют имена и даже фамилии. Был какой-нибудь Коротышко, а стал Подзвездный.

— Но ведь ты не писатель, — снова возразил мне Ким.

Он был прав. Тогда я снова принялся объяснять:

— Скажи, кому какое дело до моего имени? А я не хочу, чтобы каждый глупый мальчишка мог называть меня Гонзой. Представь себе, если бы тебя так звали.

Он ответил, что ему это было бы безразлично. Но никто не имеет права менять имя, которое дали ему родители. Сначала я только грозился, что побью его, а потом взял и поколотил. А брат был упрям, как осел, которого не сдвинешь с места: плакал, размазывая слезы по лицу, но стоял на своем. Тогда я смочил носовой платок, вытер ему заплаканное лицо и говорю:

— Послушай, Ким, ты думаешь, я какой-нибудь выдумщик или врун? Скажи, как зовут нашу маму?

— Мария, — отвечает он.

— А папу?

— Ян.

— Теперь соедини эти два имени вместе. Что получится? Мария и Ян. Получается Мариян. В некоторых странах такие имена даются довольно часто. Например, какой-нибудь человек к своему имени присоединит имя жены, и все в порядке.

Ким не сразу ответил. Посмотрел на меня как-то неуверенно.

— Но ведь мы живем не за границей… У нас это не принято!

— Да? Откуда ты знаешь? Подумаешь, какой умный!

Ким почувствовал насмешку и неожиданно уступил, добавив только, что нужно было объяснить, а не драться. Почему я сразу не сказал? Да просто в голову не пришло! Ну вот. Ким очень скоро привык к моему новому имени, ни разу не оговорился. Потом и ребята, и учителя стали называть меня Марияном. Теперь уже никто и не называет иначе.

Только сегодня все это совсем не важно. Важно другое: что будет с Кимом.

Папа не хочет даже разговаривать со мной. Как только он вернулся из командировки, я объяснил ему все, что произошло. Он меня выслушал, ничегошеньки не спросил, только смотрел на меня и смотрел. Я снова повторил ему все, да перепутал от страха что-то, а он продолжал молчать. Наконец я не выдержал:

— Папа, ты смотришь на меня так, словно я во всем виноват.

Когда все было повторено не менее трех раз, а он все молчал, я почувствовал, что готов расплакаться:

— Ты мне не веришь? Случилось что-то страшное?

Папа только что вернулся из больницы. Вместо ответа он достал из кармана записную книжку Кима и бросил ее передо мной на стол. Я протянул руку, но отец сказал:

— Подожди, прочитаешь потом. А сейчас посиди и подумай. Ничего другого не делай, только как следует думай. Вдруг что-нибудь еще вспомнишь, тогда можешь зайти ко мне.