Мои часы идут иначе

У меня предостаточно возможностей пропагандировать свои взгляды на женщину: комплексная косметика нацелена «под кожу», она включает самопознание и самодисциплину. Кожа в большинстве случаев — зеркало личности.

Я выступаю за консервативную, а не за декоративную косметику. Юность нельзя вернуть ни операцией, ни тем более купить. Сохранить молодость в первую очередь можно, борясь против внутреннего и внешнего изнашивания организма. Леность, медлительность — враг молодости, как внешней, так и внутренней.

Не обувь следует чистить в первую очередь, а кожу, от нее зависят витальность и самоощущение: если она в порядке, то не играет роли, одеты вы в горностай или крашеную кошку.

«Тонкая духовная жизнь» так же мало повинна в увядании кожи, как и несправедливости судьбы. Конечно, существуют вещи сильнее воли и разума, но они не оправдывают слабость и безропотное смирение.

Не жизнь разочаровывает нас — это мы разочаровываем жизнь.

Озлобленность делает человека жалким…

Я живу в комнате позади салона. Рядом просторная кухня — моя лаборатория.

Здесь я смешиваю и экспериментирую со своими составами до поздней ночи после закрытия салона.

Из бывших коллег одним из первых меня посещает Хуберт фон Мейеринк.

Хубси деловито обследует все пробирки и горшочки, находит все «чертовски интересным» и неожиданно говорит:

— Мой двойной подбородок, дорогая Олинка, мой двойной подбородок…

— Что с ним?

— Как бы от него избавиться?

— Я уже избавилась…

— Ты ангел.

Хубси продолжает вынюхивать и без перехода констатирует:

— Зауэрбрух* прав.

Я не знаю, почему Мейеринк именно сейчас вспомнил о когда-то широко известном берлинском хирурге.

— Говорил ли он тебе, что от тебя исходит аромат березовых листьев и земляники?

— Говорил.

— Вот-вот. И ты не смогла лишить его удовольствия поковыряться в тебе.

Я с комичной серьезностью киваю:

— Ну кто бы его еще так порадовал…

— Фу, черт возьми, Олинка, — хитро улыбается Хубси, — что за черный юмор…

Он подтягивает к себе стул, садится, откидывается, сладостно зажмуривает глаза и елейно тянет:

— Приступай, моя голубка.

— К чему?

— К чему!.. — наигранно негодует он. — К моему двойному подбородку, разумеется…

Через шесть лет по различным причинам я вынуждена отказаться от своего косметического салона: хозяин дома извещает, что ему необходимы помещения для собственных нужд. Другой район, в который я временно переезжаю, слишком шумный для меня и моих клиентов; несмотря на помощь трех работящих ассистенток, я уже не справляюсь с нагрузкой; и главная причина — спрос вырастает сверх всякой меры. Я привлекаю еще одного химика, который профессионально помогает мне в производстве разработанных и создании новых препаратов.

К этому времени производство и продажа — в этом уже нет никаких сомнений должны быть поставлены на широкую ногу и в то же время иметь промышленную основу.

Я продаю свои драгоценности и последние антикварные вещи, чтобы профинансировать открытие фирмы.

С семью сотрудниками в 1955 году я основываю фирму «Косметика Ольги Чеховой», «Olga Tschechowa Kosmetik OHG», в которой в настоящее время, словно в единой семье, трудятся свыше ста человек.

Один день из многих

И вот как выглядит мой сегодняшний день, день в 1973 году, один день из многих.

Семь часов пятнадцать минут. Дом пробуждается.

Марианна приносит мне чашку чаю. Она махнула рукой на то, чтобы уговорить меня съесть хотя бы кусочек хлеба. И сегодня по утрам я ем так же мало, как раньше во времена съемок, о которых часто размышляю как раз в эти утренние часы. Именно тогда ночь для меня заканчивалась между шестью и семью утра. Меня забирала на студию служебная машина, или я ехала сама — чтобы переодеться и загримироваться и быть готовой к «первой хлопушке», которая раздавалась в восемь…

Еще до прихода Марианны дает знать о себе такса Бамби. Она потягивается в своей корзинке, выбирается из нее, кладет передние лапки на край моей постели и тычется своим влажным носом в мою руку. Бамби капризна, своенравна, комична, большая собственница и — когда пожелает — так очаровательна, что никто не в состоянии противостоять ее выходкам. Никто. Даже кошка Шнурри. Она отлично ладит с Бамби по одной-единственной причине: когда такса начинает нахально приставать — а пристает она постоянно, — Шнурри благодаря своему столетиями оттачиваемому индивидуализму сохраняет достоинство и держится на расстоянии. Иногда из новостройки заглядывает и пинчер Аби. Он остается лишь в том случае, если на то дает милостивое дозволение крошка такса. Тявкает ли она на него, убегает ли он — пинчер всегда остается добродушным и невозмутимым.

Ники на школьном автобусе ездит в Международную школу в Штарнберге. Он растет двуязычным мальчиком и уже в ближайшие годы осознает, как важно говорить минимум на двух, а лучше на трех языках.