Мои чужои король (СИ)

От горечи на свою предательскую женскую породу, что верит удовольствию, а не доводам.

От ощущений, что я недостаточно хороша, чтобы меня хотели видеть рядом с собой без всяких условий.

От чувства униженности, потому что так много людей знало, что я лишь телок на заклание — и ни один не захотел развязать веревку.

От страха, что даже это не поможет разочароваться в Вороне.

«Да».

Он говорит спокойно, не скрываясь и не стыдясь. Он все совершил по чести — и месть, и намерение избавиться от проклятия. Он нужен своим людям, этот не мой король, как и Сердце Ворона нужно Северу. И что такое жизнь одной колдуньи перед подобным величием? Знай его воины подробности, сами бы подняли меня на мечи — и пусть понесли заслуженную казнь, но спасли лучшего из них.

Именно потому он смотрит открыто, не добавляя ни слова. Он в своем праве — и мне не в чем его упрекнуть. А то, что я придумала в своем глупом сне про нас… так мне и просыпаться. Пора.

«Да».

И снова это слово, когда я спрашиваю его, женился ли он на мне, чтобы жертва могла быть добровольной…

Сказанное тише, оно, тем не менее, еще громче звенит в моей голове, еще дольше отражается от каждой стены наших покоев, в которых я то мечусь, как запертый зверь, то лежу молча на огромной для меня одной кровати, глядя сухими глазами в потолок.

Глаза мои высохли уже наутро — ни в одной колдунье не найдется столько слез, чтобы оплакивать утраченное будущее дольше одной ночи.

Несколько дней, может седьмицу — не считаю — я провожу только в своих покоях и в библиотеке. И доступ туда есть только у Дага и у его избранницы Вефрид. Её, единственную, терплю — может за имя, дающее божественную защиту, а может в качестве будущей платы охранителю. Или платы за прошлое. Мы с Дагом понимаем, что повлиять на меня могут разными путями. Например, через него — а для него единственное, что есть ценного в замке, так это я и молодая, тихая девушка с мечтательной улыбкой, которая с радостью помогает мне в любом деле. Хоть в приготовлении порошков и трав, хоть в поиске нужных сведений, хоть в том, чтобы разжечь жар и уложить меня спать.

Но никто не тревожит наш странный покой.

Не вытаскивает, заламывая руки. Не расплетает три узла.

Не взывает к каким-то действиям или хозяйственным хлопотам, не навещает, после того, как Даг передает Кристе «кюна хочет побыть одна».

Не пытается убить.

Не прижимает по ночам…

Да, Эгиль-Ворон тоже больше не тревожит мой покой.

Хотя покоя-то как раз нет и быть не может…

Он выжидает… моего решения? Злобы? Какой-то ошибки, которая позволит уже ему действовать? Не знаю. Я получила так много ответов, что не могу пока справиться и с ними. Ем через силу, хотя стряпухи передают исключительно мои любимые блюда, отдыхаю тоже через силу.

С интересом я только к книгам отношусь и к свиткам… Потому что еще хочу — наивно — найти какой-то иной выход, кроме как в объятия Тьмы.

И что-то нахожу… А может только убеждаю себя, что нахожу…

— Кюна. Я хотел бы с вами поговорить.

Я так глубоко погружаюсь в свои записи, что не замечаю ни открывшейся двери, ни появившегося передо мной предводителя хрустальных.

Вздрагиваю, и тут же начинаю злиться и на себя, и на него. На себя — за мгновенный страх, что он сейчас может навредить. На него — что он вообще появился среди снегов и обрушил на целую лавину.

Взглядом нахожу стоящего возле дверей Дага. У охранителя спокойное лицо, и я выдыхаю — если он пропустил беловолосого, то уже получил какие-то объяснения.

Киваю Скьёльду на соседнее кресло.

А он дожидается, когда и Даг, и Вефрид уходят, и только потом наклоняется ко мне:

— Я не был вежлив с вами…

— Если вы пришли извиниться…

— Нет. Я не собираюсь извиняться, — тонкие губы хрустального кривятся, но в глазах его нет неприязни, — Вы — дочь Асвальдсона, который заслуживает смерти… даже если через вас. Вы — колдунья, пытавшаяся забрать сердце моего брата.

При этих словах что-то мелькает в его глазах, такое, что я напрягаюсь, и тут же вскидываюсь в защите:

— И за это мне тоже положена смерть? Поверьте, я знала об этом, когда шла в лагерь. Это ваш брат повел меня не на плаху, а к алтарю. Теперь я понимаю, почему… Но значит ли это, что я должна быть готова умереть сейчас?

И снова это странное выражение, частично занавешенное… удивлением. И мягкий грустный смешок:

— Никто вас не собирается силой вести к кругу, кюна.

— Только и ждут, что я пойду сама? — огрызаюсь. Выплескиваю то, что прячу сама от себя в темноте ночи, — В этом и был продуманный план Ворона?

— А вы у него спрашивали?

Я хмурюсь.

Понять не могу — что не так.

И потом понимаю — тон хрустального и отношение. Прежде наше общение было разговором обвинителя и осужденного, который не понимал, в чем его обвиняют. Сейчас же он говорит со мной на равных. Даже уважительно. Как с королевой. И женой друга…

Порывисто встаю и отхожу в сторону, обхватывая себя руками.

— Говорите.

— Вы не убили его, кюна.

Мне кажется, что рассудок помрачился, потому что я не понимаю, о чем он говорит…

Нет, понимаю.