Мой Дагестан

"У них нет знаний, надо воспользоваться этим", - говорили неприятели.

"Если бы этим народам освоить искусство ведения войны, никто бы не осмелился поднять на них руку", - говорил один полководец.

"Если бы теперешние знания прибавить к храбрости Хаджи-Мурата или таланту Махмуда!" - говорят горцы.

- Имам, почему остановились? - спросил как-то раз Хаджи-Мурат у Шамиля. - В груди кипит сердце, в руке острый кинжал. Чего ждать? Идем вперед и проложим себе дорогу!

- Погоди, не торопись, Хаджи-Мурат, торопливые речки до моря не доходят. Спрошу-ка я у книги, что она скажет нам. Книга - умная штука.

- Может быть, и умна твоя книга, имам, но нам теперь нужна храбрость. А храбрость - на острие сабли, на спине коня.

- Книги тоже бывают храбрыми.

Книга. Буквы, строчки, страницы. Казалось бы, простой лист бумаги. Но он - музыка слова, певучесть языка, мысль. Это - я, исписавший его, и другие люди, о которых я написал, которые сами написали о себе; он - жаркое лето, зимняя вьюга, вчерашние события, сегодняшние мечты, завтрашние дела.

Историю мира, как и судьбу каждого человека, надо разделить на две части: до появления книги и после ее появления. Первый период - ночь, второй - ясный день. Первый - тесное, темное ущелье, второй - широкая равнина или вершина горы.

"Наверно, невежество является преступлением, - говорил отец, - если история так долго и тяжко нас за него карала".

Два периода - с книгой и без нее. Но к человеку теперь книга приходит рано в виде букваря, когда человек едва научился ходить, а вот к Дагестану книга пришла, когда ему уже насчитывались тысячелетия. Поздно, поздно научился Дагестан читать и писать.

До этого в течение многих веков небо было для горцев страницей, а звезды буквами. Сизые тучи были чернильницами, дождь чернилами, земля бумагой, трава и цветы - как буквы, и сама высота склонялась над такой страницей, чтобы читать.

Красные лучи солнца были карандашами. Они писали на скалах нашу полную ошибок историю.

Тело мужчины - чернильница, кровь - чернила, кинжал - карандаш. И тогда писалась книга смерти, и язык ее был всем понятен, не требовал перевода.

Женская обездоленность - чернильница, слезы - чернила, подушка страница, и тогда писалась книга страданий, но мало кто ее читал, горянки не выставляют напоказ свои слезы.

Книга, письменность... Вот два сокровища, которые забыл дать нам тот, кто раздавал языки.

Книги - открытые окна в доме, а мы сидели в глухих стенах... Из окон можно было бы видеть просторы земли и моря и чудесные корабли, плывущие по волнам. Мы были похожи на тех птиц, что почему-либо остались зимовать и в стужу стучат клювами в стекла окон, просятся в тепло.

Высохшие, опаленные жаждой губы горцев... Голодные, горящие наши глаза.

Если бы мы умели пользоваться бумагой и карандашом, то не так часто прибегали бы к услугам кинжала.

Никогда мы не опаздывали надеть саблю, оседлать коня, вскочить в седло, выйти на поле брани. Тут у нас не было ни хромых, ни глухих, ни слепых. Но мы так опоздали освоить мелкие, как будто ничтожные буквы. А известно: у кого хромает мысль, тому унцукульские трости не помогут.

Тысячу пятьсот лет тому назад славному армянскому воину Месропу Маштоцу пришла мысль, что письменность сильнее оружия, и он создал армянский алфавит.

Я побывал в Матенадаране, где хранятся древнейшие рукописи. Там я с горечью думал о Дагестане, который прозевал целые тысячелетия, не имея книги и письменности. Протекла история сквозь сито времени, и не осталось от нее никаких следов. Только смутные, не всегда достоверные преданья да песни, шедшие к нам из уст в уста, из сердца в сердце.

Легко нам в сказках вспоминать

Седую старину.

Из тех, что мне твердила мать,

Запомнил я одну.

В ауле храбрый горец жил

И подвиги свершал.

Однажды всемогущий хан

Его к себе призвал.

В дворец заходит наш герой

По имени Селим,

Одна открылась за другой

Все двери перед ним.

Ковры, светильники, фонтан

Жемчужные струи.

И разложил богатый хан

Сокровища свои.

Всего нельзя и перечесть,

Что увидал храбрец,

Все, что на белом свете есть,

Наполнило дворец.

И разрешает хан седой

Тут гостю своему:

"Бери, что хочешь, горец мой,

По сердцу и уму.

Все эти вещи хороши,

Но помни об одном:

Ты, выбирая, не спеши,

Чтоб не жалеть потом".

Но храбрый горец отвечал,

Достоинство храня:

"Ты дай мне саблю и кинжал,

И быстрого коня.

Хвала бесценным сундукам,

Но их не надо мне.

Все это я добуду сам

При сабле и коне".

Ах, горец, горец, предок мой,

Какой ты промах дал.

Коня и саблю взял с собой,

А книгу ты не взял.

Не положил ты в свой мешок,

Наивный предок наш,

Пергамента большой листок,

Перо и карандаш.

Душа твоя чиста была,

Но голова пуста.

Нам книга больше бы дала,

Чем стали острота.

Судьбу свою вверяя ей,

Не знали мы одно:

Острее слово всех ножей,

Быстрей коня оно.

В нем всякой мудрости секрет

И мудрость красоты.

Отстали мы на сотни лет,

Вот что наделал ты!

Так опоздавший ученик

Приходит на порог,

Когда за школьными дверьми

Давно идет урок.