Мой Дагестан

Критика, конечно же, сразу выделила ее генетическое родство с тем направлением советской литературы, которое принято называть лирической прозой. Наши представления о лирической прозе, как «прозе, наполненной сущностью поэзии» (К. Паустовский), во многом определили «Дневные звезды» О. Берггольц, «Владимирские проселки» В. Солоухина, автобиографические повести К. Паустовского, «Зачарованная Десна» А. Довженко. В. Оскоцкий в работе «Богатство романа» (1976), анализируя «Мой Дагестан» в ряду таких книг, как «Лирические этюды» Э. Межелайтиса, повести М. Стельмаха «Гуси-лебеди летят…», «Щедрый вечер», роман Я. Брыля «Птицы и гнезда» (я бы добавил сюда и другую его книгу — «Горсть солнечных лучей»), верно выносит традицию лирической прозы за границы советской литературы — к «Былому и думам». Можно для «Моего Дагестана» подыскать и более близкую аналогию в дагестанской литературе: опыт Э. Капиева, книга которого «Поэт» многое дала Гамзатову.

В лирической прозе сюжетные функции берет на себя лидерство личностного начала, суверенное «я» повествователя, который ведет рассказ «на виду у всех и наедине с собой» (О. Берггольц). И у читателя возникает ощущение знакомства с каким-то интимным, предельно искренним письмом, которое почему-то обнародовали. Родовые признаки лирической прозы — доверительность, исповедальность, откровенность, интенсивность переживания, чистота и естественность тона. Сказать о времени — значит сказать о себе. И наоборот. Поэтому поэтическая биография республики читается и как автобиография, поэтому художественный портрет Дагестана несет в себе черты и автопортрета. «Мой Дагестан» — не «учебник о Дагестане», а взволнованное признание в любви. Откровение, личное открытие Родины, самоочищение перед судом Отчизны и Совести.

Коль скоро заговорили о литературных явлениях, так или иначе связанных с книгой Гамзатова, то хочется добрым словом помянуть и предшественников, тех, кто не обошел стороной тему Дагестана. Тем более сам Гамзатов пишет: «Я ищу, Дагестан, твое имя и нахожу его написанным на разных языках». Есть что вспомнить…

«Явно увлечен жизнью диких и вольных горцев» — это В. Белинский о А. Пушкине.

«В полдневный жар в долине Дагестана…» и «Синие горы Кавказа, приветствую вас!., вы к небу меня приучили…» — с детства знакомые каждому лермонтовские строки.

«И ты сей жребий испытал, Чир-Юрт отважный, непокорный!» — это из поэмы А. Полежаева «Чир-Юрт».

«И мне вспомнилась одна давнишняя кавказская история» — история, которая под пером Л. Толстого превратилась в классического «Хаджи-Мурата».

Снова В. Белинский: «В них так много чувства, так много оригинальности, что и Пушкин не постыдился бы назвать их своими». Более чем высокая оценка горских песен, которые позднее обратят на себя восторженное внимание А. Фета и Л. Толстого.

Образы дагестанцев в «Записках из мертвого дома» Ф. Достоевского, бунинский «Дагестан» («лежит аул: дракон тысячеглазый гнездится в высоте»), дерзкая метафора Б. Пастернака:

Каким-то сном несло оттуда,
Как в печку вмазанный казан,
Горшком отравленного блюда
Внутри дымился Дагестан.

«Мой Дагестан» — голос самого Дагестана. Не взгляд со стороны, каким бы глубоким он ни был в познании инонациональной самобытности, а сама самобытность, заявившая о себе «во весь голос».

Голос Дагестана… Голос Шамиля. Голос отца. Голос Абуталиба. Голос автора Соположение голосов, объединенных при многообразии индивидуальной окраски единством темы, идеи, истины.

Гамзатову хорошо известны эстетические возможности и собственно прямой речи, и диалога — тому подтверждение пресс-конференция, которую вел Абуталиб (глава «Слово»). Многоголосие, пересечение, перекличка точек зрения, взаимопритяжение голосов («Отец любил говорить… Абуталиб вторил ему…», «Отец говорил… Абуталиб говорил… А я говорю…») стимулирует полифоническое развертывание образа Дагестана в исторической перспективе.

В сознании Гамзатова связь времен, преемственность — это живой контакт с нетленными морально-этическими ценностями прошлого, ориентация на действенность традиций, в контексте которых многомерность целостного народного сознания противостоит разорванности личностного сознания. Отсюда стремление не «бесстрастной мерой» поверить пути-перепутья народные, а глубоко заинтересованно, с болью и волнением поведать о них, дойти «до оснований, до корней, до сердцевины» родной истории. До самой сути: «Я смешаю века, а потом возьму самую суть исторических событий, самую суть народа, самую суть слова «Дагестан».

Шамиль, отец, Абуталиб — олицетворение лучших нравственных качеств, присущих народу, выражение искомой сути, носители и хранители неписаного кодекса горской чести и благородства. Гамзатову, наследнику их дел и помыслов, дорого, близко настроение, запечатленное однажды И. Буниным: