Мой дед Лев Троцкий и его семья

Юлька – дочь Гиты, а Гита – дочь тети Розы и дяди Миши. Кроме нас с мамой, в гостях – подруга Гиты. Оживленно беседуем в большой комнате, очень светлой и хорошо убранной.

Гита выносит Юльку: в пикейном пакете красивое маленькое личико. А голос! – чистый и звонкий, очень громкий. Чего-то она требует… Наши удивленные возгласы прерывает почтальон: телеграмма для Генриетты Михайловны.

Гита быстро пробегает глазами текст и говорит нам:

– Муж поздравляет меня с рождением дочери[310].

Тетя Роза вертит в руках телеграмму и говорит, глядя

на Гиту:

– Но это не тебе, ведь подпись Серегин.

Разгневанно вступает в разговор подруга Гиты:

– Ну и что? Мало ли как врет почта, иногда и понять ничего нельзя, а здесь почти правильно: Сергей – Серегин.

Все согласились с этим доводом, даже тетя Роза. Гита умеренно весело, просто и приветливо сказала:

– Телеграмма, конечно, мне: имя и отчество мои, и текст вполне подходит.

Откуда телеграмма, из Красноярска? – этого никто не спросил».

Далее мне позвонила другая моя тетя, дочь самого младшего дедушкиного брата Ефима. Разница в возрасте между братьями – двадцать два года, поэтому разница в возрасте между мной и тетей всего полтора месяца. Она рассказала, что на Маросейке, 13, где она тоже жила и дольше, чем мы, при входе во двор, где мы играли в детстве, жильцы дома на собранные ими деньги повесили мемориальные доски.

Одним из «невернувшихся» был еврейский поэт Лев Квитко, участвовавший в Еврейском антифашистском комитете. Он жил под нами. Его стихи (в переводе на русский) в мое время были известны всем детям: «Климу Ворошилову письмо я написал». Далее идут строчки о том, что, если старший брат писавшего погибнет в бою, младший брат (автор) пойдет на его место. Были еще очень милые стихи про поросят, которых детям так и не удалось увидеть.

Квитко расстреляли в 1952 году.

Мой сын, после того как отслужил в армии, работал в Израиле на самых разнообразных физических работах. Последние годы работает сварщиком. Сейчас, став дедом и почти достигнув пятидесяти лет, на радость родителям пошел учиться в местный колледж, которому недавно присвоили статус университета.

Декларация независимости определила Израиль как еврейское демократическое государство. Мы с сыном живем в разных государствах: он – только в еврейском, а я – только в демократическом.

Я считаю сына последним представителем нашей, когда-то большой, семьи. Он последний, кто знает и помнит, кто такие Толстой и Чехов, из-за которых его прабабки не хотели покидать Россию. (Кстати, собрания сочинений и того и другого я не раз видела около помоек, где в Израиле принято складывать вещи, ставшие ненужными. Старики вымирают, и читать некому.) Все шестеро детей моего сына и внуки, нынешние и будущие, уже никакого отношения к моей семье не имеют. Это представители йеменско-израильской цивилизации, это другой мир, входить в который я не могу и не хочу.

За те шесть лет, которые я прожила в Израиле, семья моего сына обогатилась четырьмя новыми отпрысками[311].

То, что я стала прабабушкой, не очень взволновало меня, а то, что мой сын – уже дед, кажется мне совершенно невероятным.

В религиозных семьях вступают в браки рано, и эту позицию поддерживает руководство общины. То, что молодые родители, не успевшие получить никаких профессиональных навыков, будут барахтаться на грани нищеты, – все это очень даже на руку местному религиозному руководству, ибо зависимость делает людей покладистыми. Два моих старших внука обзавелись семьями и стали отцами, когда одному исполнилось двадцать, а другому – девятнадцать лет. Сейчас они в армии. Что они будут делать после армейской службы? Надо принять во внимание, что религиозные школы дают очень мало знаний по физике, математике, английскому языку. Старшая внучка тоже вышла замуж в восемнадцать лет и стала матерью. Но она поступила в вечерний колледж.

Религиозное население страны растет очень быстро и через некоторое время может догнать по количеству нерелигиозную часть. Взаимоотношения между двумя этими группами населения очень натянутые. В каком-то журнале я прочла, что мир с арабами может быть достигнут, а мир между нерелигиозными и религиозными невозможен. Война уже ведется. Ультраортодоксы выходят на улицы и устраивают демонстрации протеста, например против археологических раскопок. Недавно сорвали строительство нового кинотеатра в Иерусалиме. Бороться с ними невозможно, их много, и они очень хорошо организованы.

Религиозные имеют массу различных социальных привилегий, оплачиваемых в основном нерелигиозной частью населения.

Израиль очень напоминает мне СССР моего времени: здесь, как и там, мне пытаются вдолбить в голову что-то, с чем я никак не могла и не могу согласиться.

Либерия