Мой Демон

«Милостивый Государь! Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обращаюсь к виконту д’Аршиаку, который вручит вам настоящее письмо, с просьбою выяснить, точно ли письмо, на которое я отвечаю, исходит от вас. Содержание его до такой степени переходит всякие границы возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности послания. Вы, по-видимому, забыли, Милостивый Государь, что вы же сами отказались от вызова, который сделали барону Жоржу Геккерену и который был им принят. Доказательство того, что я здесь утверждаю, существует, оно написано собственно вашею рукою и находится в руках секундантов. Мне остается только предуведомить вас, что виконт д’Аршиак едет к вам, чтобы условиться о месте встречи с бароном Жоржем Геккереном, и предупредить вас, что встреча не терпит никакой отсрочки. Я сумею позже, Милостивый Государь, научить вас уважению к званию, которым я облечен и которого никакая выходка с вашей стороны оскорбить не может. Остаюсь, Милостивый Государь, Ваш покорнейший слуга, барон Геккерен».

Потерев озябшие руки, барон позвонил в колокольчик. Дверь открылась, и на пороге появился дворецкий.

– Пригласите ко мне Жоржа.

– Но его сейчас нет.

– Ничего страшного, я подожду. Пошлите за ним в казармы, он должен быть там.

Дворецкий поклонился и вышел, а барон встал и приблизился к зеркалу, стоявшему позади стола. Недавно он любовался элегантным Жоржем, примерявшим перед этим же зеркалом белый мундир и сияющую как золото кирасу кавалергарда. Поправив собственную прическу и галстук, барон, словно бы обращаясь к вчерашнему отражению, тихо произнес:

– Ах, Жорж, знал бы ты, как страстно я люблю тебя и как сильно ревную к этой глупышке Гончаровой!

Затем, не зная, чем себя занять, барон сел поближе к камину и взял в руки том недавно изданных в Англии воспоминаний еще живых очевидцев Великой французской революции, которую прекрасно помнили его родители…

«Началась весна, и со всех сторон понеслись слухи о голодных бунтах. Король издал несколько указов против спекуляции хлебом, но на улицы уже вышли оборванные, нищие и… пьяные толпы! Есть опасения, что толпы разбойников в лохмотьях и с дубинами вот-вот доберутся до Парижа.

Новости следуют одна ужаснее другой. Семидесятичетырехлетнего старика Фулона, генерального контролера и суперинтенданта, ненавидимого за дороговизну и большие налоги, а больше всего за жестокую фразу, брошенную им в свое время по поводу голодающих, – «Пусть народ жрет траву!» – выдали его же слуги. Разъяренные крестьяне схватили его в окрестностях Парижа, привязали на спину символическую охапку травы, надели на шею гирлянду из крапивы и колючек и в таком виде на веревке привели обратно в город. Он жалобно молил о пощаде, но его подтащили к уличному фонарю, расположенному на углу улицы Ваннери, которая выходит на знаменитую Гревскую площадь, и кое-как повесили. Первые две веревки оборвались под тяжестью тела, – а несчастный старик все продолжал молить своих палачей! – и лишь на третьей веревке казнь свершилась. Но даже после этого, чтобы сполна насытиться местью, его тело волоком таскали по улицам, а голову, набив рот травой, воздели на острие пики!

Испуганная аристократия начала повальное бегство за границу…»

Посланный слуга нашел Дантеса в казармах кавалергардского полка, однако тот выслушал просьбу приемного отца безо всякого энтузиазма. Более того, когда он подошел к лестнице, то вдруг споткнулся и едва не загремел вниз. Эта примета, печально знаменитая еще со времен Юлия Цезаря, круто изменила умонастроение Жоржа.

– Передай барону, что сегодня мне нездоровится, но я обязательно навещу его, как только смогу, – сказал он слуге, после чего надолго задумался.

Сегодняшняя примета напомнила ему другой эпизод. Примерно месяц назад он споткнулся в собственной квартире, наводя порядок накануне прихода своей тайной любовницы.

В тот день он ходил по спальне в одной ночной рубахе и периодически судорожно покашливал. Несмотря на неизменные советы врачей постоянно носить теплое белье, он этого не делал. Его лицо было помято подушкой, но это не портило молодого красавца, а лишь придавало его чертам детскую непосредственность. За последнее время Жорж сильно исхудал и побледнел, что, впрочем, в глазах петербургских дам не только его не портило, но даже придавало особый шарм. И если раньше он был этаким упитанным и озорным молодым самцом, то теперь превратился в задумчивого, меланхоличного и весьма романтического героя.

Периодически потягиваясь и зевая, Дантес пытался навести здесь минимальный порядок. Однако чем больше он перекладывал вещи с места на место, тем менее убранной представала его спальня. Отчаявшись от бесплодности своих усилий, Дантес споткнулся о ковер и едва не упал.

– Merde! – вскричал он и тут же прикусил язык, услышав за дверью стук каблуков, шорох платья и женщину, разговаривавшую с его прислугой. Дантес судорожно огляделся по сторонам, быстро стащил с себя длинную шелковую рубаху и, чуть заметно усмехнувшись, встал перед комодом абсолютно обнаженным, опершись на него локтем и подбоченившись.