Мой дядя — чиновник

Те, кто внёс предложение, настойчиво пытались склонить обоих толстяков на свою сторону, но это им не удалось, несмотря на усиленную поддержку большинства присутствующих.

Вечно печальный и почти совершенно забытый дон Тибурсио, устав от постоянных унижений, уже не садился за стол с гостями, а обедал отдельно. После обеда он спешил к донье Луисе, чтобы поговорить с ней о делах, — иными словами, о сахаре — главном источнике её доходов. А дела эти, надо сказать, шли из рук вон плохо.

Бедная сеньора боялась умереть в одиночестве, что могло случиться каждый день, так как во время обеда и ужина Клотильда и граф, занимаясь гостями, оставляли её одну часа на три и даже дольше. Клотильде хотелось почаще заглядывать к матери, но сеньор супруг как-то раз с большим неудовольствием разъяснил ей, что подобное поведение противоречит правилам, принятым в свете.

После обеда часть приглашённых отправлялась бродить по широким коридорам графского дома, покуривая на свободе превосходные сигары: ими щедро оделял графа богатый табачный фабрикант, также один из завсегдатаев пиршеств у дона Ковео.

Избранное меньшинство, в том числе судья, каноник, полковник, фабрикант и журналист, усаживалось в большие кресла, стоявшие перед широкими балконными окнами. Вдалеке, среди туч, высился купол церкви Урсулинок, чьи мрачные контуры ярко освещало ночное светило. Сеньоры смотрели на луну и предавались грусти, которую при виде торжественных картин природы испытывает даже самая бесчувственная тварь. У этих же сеньоров меланхолия усугублялась глубокой разнеженностью, которая обычно охватывает чревоугодников после плотного обеда, обильно орошённого бесчисленными глотками изысканных и разнообразных вин.

Так они и просиживали долгие часы перед окном, вдыхая ночную прохладу. С умилением они наблюдали, как уменьшается луна, всё выше поднимаясь по небосклону.

Молчаливые, сонные, они не обменивались ни единой фразой, словно люди, которым незачем говорить, чтобы доказать свою учёность, поскольку она достаточно известна всем.

Иногда за спинами этих важных господ раздавалась музыка — то Клотильда начинала играть печальные, сладостные и тихие мелодии, особенно нравившиеся донье Луисе. Каноник, растроганный больше других то ли по причине переполненного желудка, то ли действительно расчувствовавшись, подносил платок к глазам и утирал слёзы.

Примерно в половине одиннадцатого, когда большинство гостей уже расходилось, начинался ломбер и другие карточные игры. Далеко за полночь до спальни больной, раздражённой и утратившей сон доньи Луисы всё ещё доносилось шлёпанье карт, приглушённый шум разговоров, сдержанный смех, возгласы игроков и замечания сеньора каноника. Его сочный бас раздавался в тишине и спокойствии ночи, словно торжественные звуки церковного органа.

Расставаясь под утро, гости хлопали друг друга по плечу, и каждый советовал остальным непременно вечером снова явиться сюда.

XVI. Граф идёт к цели

Все эти дни канцелярия работала с возрастающим напряжением. У графа всё ещё не проходил приступ лихорадочной деятельности. Он начисто упразднил приёмные часы: ему надоело сидеть в кресле и, подобно архиепископу, то спокойно, то нетерпеливо выслушивать жалобы и просьбы просителей. У него не хватало времени даже на то, чтобы ставить на бумагах свою подпись или хотя бы инициалы, некогда было делать на полях или в конце прошения особые значки, понятные только дону Матео, Доминго, Гонсалесу и ему самому.

Если кто-либо входил к нему с разговорами, то увидев, как трудится граф, говорил кратко или вообще не открывал рта, боясь помешать его превосходительству, и удалялся в полной уверенности, что сеньор дон Ковео очень занят.

Все подчинённые, в том числе и дон Матео, были невероятно злы. Его сиятельство сеньора графа они потихоньку величали мошенником, придирой, торопыгой, писали на него эпиграммы, изображали его в смешном виде на стенах.

Но граф держался стойко. Он решил быть деятельным и работать много, чтобы потуже набить мошну, и, по правде говоря, успешно шёл к намеченной цели. Каждый день дон Ковео уходил из канцелярии с сияющим лицом: он немало потрудился, но ещё никогда не видел, чтобы старания приносили кому-нибудь более обильные плоды. Ради них не грех и попотеть!

— Недурная неделька, — говорил сеньор граф своему секретарю по субботам, единственным дням, когда, подбодрённый успешным ходом дел, граф на несколько часов удостаивал посетителей приёма.

Всякий раз, когда дон Матео слышал эти слова, он выходил из себя: для него-то недели раз от разу становились всё хуже. Да и могло ли быть иначе, если граф словно задался целью перевалить на него всю самую тяжёлую работу, а сам ограничивался лишь краткими записями и пометками?

Беднягу учителя уже согнуло дугой. Он был твёрдо убеждён, что если этот внезапно начавшийся приступ лихорадочной деятельности не кончится, то в один прекрасный день он, дон Матео, умрёт прямо здесь, в кабинете, за письменным столом.