Мой дядя — чиновник

Но сколько бы они ни смеялись над доном Тибурсио я сколько бы ни говорили о нём, он не мог их услышать, ибо ехал в самом хвосте процессии, ехал один и по-настоящему плакал. Он столько лет провёл в доме Армандесов, живя рядом с людьми, которым был обязан тем немногим, что у него было! Мысль об этом рождала в его благородной душе искреннюю признательность и безграничную любовь к семье Армандес. Что же теперь с ним будет? Как одиноко стало ему в этом осиротевшем доме!

Так думал дон Тибурсио.

В седьмом часу в дом семьи Армандес вернулись каноник и дон Матео, очень довольные тем, что по окончании похорон они в присутствии графа пожали руки всем титулованным особам, аристократам, высшим офицерам, магистрам, журналистам, прелатам и многим другим, не менее выдающимся лицам.

— Ну, вот и свершился святой обряд, — благочестиво сказал каноник графу.

А дон Матео добавил:

— Да послужит тебе, дорогой ученик, утешением в печали мысль о том, что ни один из твоих друзей не забыл сегодня о тебе и что похороны твоей тёщи были одним из самых пышных погребений, которые когда-либо видела Гавана; все твои знакомые, за редчайшим исключением, почтили своим присутствием память усопшей.

Вслед за ними в дом одиноко и печально вошёл дон Тибурсио. На него почти никто не обратил внимания.

Все направились в столовую, к великой и само собой разумеющейся радости сеньора каноника: он же не виноват в том, что аппетит у него всегда был неплохой, а уж в тот вечер, после воздержания в течение целого дня и долгого пребывания на воздухе, и вовсе отличный.

Обед проходил в молчании, лишь дамы, присутствовавшие на нём, позволили себе немного пошептаться.

Дон Тибурсио, сидевший в конце стола, почти в одиночестве, не осмеливался поднять головы; он поник над своей тарелкой и едва прикасался к еде.

Сразу после обеда все направились в гостиную, где было сооружено специальное возвышение.

Многочисленные гости в строгих траурных нарядах не заставили себя ждать. Мужчины группировались вокруг графа, а дамы собирались около Клотильды: подобное разделение по признаку пола вполне соответствовало серьёзности церемонии. Гости стояли молча, и в гостиной слышались лишь приглушённые «тс-с» да шелест вееров, которыми обмахивались дамы.

Большая, наполовину зажжённая люстра, хрустальные рожки и подвески которой были закрыты чехлом из чёрной материн, освещала мертвенно-бледным светом просторный зал.

Дон Тибурсио, одиноко сидевший в углу, не решался произнести ни слова. Он испытывал бесконечную тоску: казалось, со смертью доньи Луисы вокруг него в доме образовалась пустота, которую уже никогда не заполнить и которая всегда будет делать его положение здесь ложным и непрочным. Верный домоправитель последним поднялся со своего кресла, а когда сеньор граф и дон Матео прощались с ним, он почувствовал, что они не слишком охотно пожимают ему руку.

Едва он отошёл от них, как позади него послышалось:

— А что здесь надо этому субъекту?

Только теперь бедный дворецкий разглядел пропасть, которая разверзлась перед ним. Он зашатался, лестница закачалась у него перед глазами, у ног его заплясало большое красное пятно, а в ушах зазвенела странная музыка. Он не хотел верить тому, что слышит: может, это ему почудилось.

Он машинально обернулся, словно для того, чтобы убедиться в горькой правде, и, увидев насмешливую улыбку, ещё блуждавшую на губах дона Матео, почувствовал нестерпимое желание броситься на него с кулаками и ударить по лицу.

Но он был не в силах утолить свою месть: нанесённое дону Тибурсио оскорбление, казалось, не позволяло ему сделать шага назад и настойчиво толкало его на улицу.

— И правда! — пробормотал дон Тибурсио, выбравшись из дома. — Что мне теперь там надо?

И он заплакал, как ребёнок.

Неделю спустя старинный особняк семьи Армандес стал роскошным жилищем его превосходительства сеньора графа Ковео и его супруги.

XVIII. Последние приготовления

Жизнь в канцелярии била ключом, деловая лихорадка достигла предела. Слышны были только скрип перьев по бумаге да шелест быстро перевёртываемых листов, сшитых в пухлые папки, которые чиновники пронзали яростными взглядами и осыпали самыми страшными ругательствами.

Граф сидел в своём кабинете за большим письменным столом, заваленным папками, бумагами и объёмистыми пачками документов, и тоже что-то быстро строчил. Его перо, словно с помощью неких невидимых нитей, управляло целым отрядом других перьев: всякий раз, когда оно останавливалось, замирали и остальные, а в те дни, когда оно проворно летало по бумаге, все перья отплясывали неистовый танец.

Лестница была полна людей: они поднимались, спускались, задавали вопросы, жестикулировали, скрежетали зубами или старались успокоить своё неистово бьющееся сердце.

— Ого! И вы здесь?

— Да, сеньор, не знаю, зачем я им понадобился, просто ума не приложу. Несколько лет тому назад у меня, правда, было здесь одно дело, но я полагал, что оно уже давно улажено.

— То же самое и со мной… Похоже, что они здесь всё перевернули вверх дном. У меня, представьте себе, тоже очень старое дело…