Мой дядя Коля: попытка реконструкции судьбы

…Мы переправлялись через Волгу вечером. Самоходный паром, на котором мы переезжали, был перегружен: на нем было пять машин с боеприпасами, рота красноармейцев, несколько девушек из медсанбата и мы. Паром шёл под прикрытием дымовых завес, но переправа казалась все-таки долгой. Рядом со мной на краю парома сидела 20-летний военфельдшер — девушка-украинка по фамилии Щепеня с причудливым именем Виктория. Она переезжала туда, в Сталинград, уже четвертый или пятый раз.

Здесь, в осаде, обычные правила эвакуации раненых изменились: все санитарные учреждения в их обычном виде уже негде было размещать в этом горящем городе; фельдшеры и санитарки, собрав раненых, прямо с передовых сами везли их через город, погружали на лодки, на паромы, а перевезя на ту сторону, возвращались обратно за новыми ранеными, ждущими их помощи.

…Паром уже приближался к сталинградскому берегу.

— А все-таки каждый раз немножко страшно выходить, — вдруг сказала Виктория. — Вот меня два раза ранили и один раз очень тяжело, а я всё не верила, что умру, потому, что я же ещё не жила совсем, совсем жизни не видела. Как же я вдруг умру?

У нее в эту минуту были большие грустные глаза…

Тихо плескаясь, волжская вода выносит на песок к нашим ногам обгоревшее бревно. На нем лежит утопленница, обхватив его опаленными, скрюченными пальцами. Я не знаю, откуда принесли её волны. Может быть, это одна из тех. кто погиб на пароходе, может быть, одна из погибших во время пожара на пристанях. Лицо её искажено: муки перед смертью, должно быть, были невероятными. Это сделали немцы, сделали на наших глазах. И пусть потом они не просят пощады ни у одного из тех, кто это видел.

После Сталинграда мы их не пощадим.

(Красная звезда 24 сентября 1942 г., № 225).

Эту встречу и разговор с девушкой-военфельдшером Константин Симонов позже художественно опишет в пронзительном своей правдивостью произведении об обороне Сталинграда — "Дни и ночи", отрывок из которого привожу здесь.

Константин Симонов.

Дни и ночи.

Памяти погибших за Сталинград.

— Вы знаете, что страшно? Нет, вы не знаете… Вам уже много лет, вы не знаете… Страшно, что вдруг убьют и ничего не будет. Ничего не будет из того, про что я всегда мечтала.

— Чего не будет?

— А ничего не будет… Вы знаете, сколько мне лет? Мне восемнадцать. Я ещё ничего не видела, ничего. Я мечтала, как буду учиться, и не училась… Я мечтала, как поеду в Москву и всюду, всюду — и я нигде не была. Я мечтала… — она засмеялась, но потом продолжала: Мечтала, как выйду замуж, — и ничего этого тоже не было… И вот я иногда боюсь, очень боюсь, что вдруг всего этого не будет. Я умру, и ничего, ничего не будет…

— А если бы вы уже учились и ездили, куда вам хотелось, и были бы замужем, думаете, вам не так было бы страшно? — спросил Сабуров.

— Нет, — убежденно сказала она, — Вот вам, я знаю, не так страшно, как мне. Вам уже много лет.

— Сколько?

— Ну, тридцать пять — сорок, да?

— Да, — улыбнулся Сабуров и с горечью подумал, что совершенно бесполезно ей доказывать, что ему не сорок и даже не тридцать пять и что он тоже ещё не научился всему, чему хотел научиться, и не побывал там, где хотел побывать, и не любил так, как ему бы хотелось любить.

Не могу обойтись здесь и без любимой поэмы «Василий Тёркин» А.Твардовского — этой настоящей энциклопедии фронтовой солдатской жизни. Вот они — сокровенные солдатские мысли-пересуды о смерти-погибели на войне:

Смерть есть смерть.

Её прихода все мы ждем по-старине.

А в какое время года легче гибнуть на войне?

Летом солнце греет жарко, и вступает в полный цвет всё кругом.

И жизни жалко дозарезу. Летом — нет!

В осень смерть под стать картине, в сон идет природа вся.

Но в грязи, в окопной глине вдруг загнуться. Нет, друзья!

А зимой — земля, как камень на два метра глубиной,

Привалит тебя комками. Нет уж, нy её — зимой.

А весной — весной да где там…

Лучше скажем наперед:

Если горько гибнуть летом,

Если осенью — не мед,

Если в зиму дрожь берет.

То весной, друзья, от этой подлой штуки — просто рвёт."

Бесспорно, залихватский задор "Тёркинского стиха" военкора «Красноармейской правды» подполковника Твардовского служил добрую службу — шуткой-прибауткой поднимал боевой дух наших солдат в окопах войны. Но смерть, без шуток, всегда была и будет жестокой, трагической данностью любой войны. А неизбежное осмысление и оценка её образов — нравственной основой воинского воспитания, этой важнейшей составляющей военного дела в целом.

Именно поэтому завершить данный сюжет своего трактата хочу словами завета нашего легендарного военного гения, генералиссимуса А.В.Суворов: "Не бойся смерти, тогда наверное победишь!"