Мой дядя Коля: попытка реконструкции судьбы

Из Журнала боевых действий 13 Гв. СД: "Боевым приказом штаба армии за № 179 от 1.10, за № 32 от 5.10 перед частями дивизии была поставлена задача: "Прочно удерживать занимаемую часть города, укреплять и совершенствовать свою оборону в противотанковом и противопехотном отношении, каждый окоп привести в опорный пункт, каждый дом — в неприступную крепость". Выполняя поставленную задачу, части дивизии повели большую, непрерывную работу по производству инженерных сооружений и заграждений: устройство и оборудование ДЗОТов и блиндажей, приспособление домов и зданий в огневые точки для станковых и ручных пулеметов, отрывка ходов сообщений, установка минных полей, проволочных заграждений, устройство и оборудование огневых позиций для минометов, орудий ПТО и ПТР, строя и совершенствуя, одновременно, систему противопехотного и противотанкового огня. Все это было направлено на то, чтобы сделать оборону прочной и стойкой, чтобы все попытки фашистских войск не могли сломить нашу преграду и все их яростные атаки разбивались о нашу оборону, как морские волны о гранитный утёс. (Вот ещё одно доказательство того, что журнал писали политработники. Прим. автора.) Вместе с организацией и устройством обороны, части активными действиями мелких штурмовых и разведывательных групп улучшали свое положение и вели разведку противостоящего противника".

Как на деле происходило устройство инженерных заграждений с допустимой долей юмора описано в повести В.Некрасова.

Из повести В.Некрасова "В окопах Сталинграда".

Майор говорит медленно, спокойно, чуть даже ворчливо. Не выпускает трубки изо рта. Водит большим пальцем с коротко обстриженным ногтем по карте.

— Задача простая — врыться, опутаться проволокой, обложиться минами и держаться. Месяц, два, три, пока не скажут, что дальше делать. Понятно? Мамаев занять полностью мы не в силах. Но то, что есть, отдавать нельзя.

Майор отрывается от карты и устремляет на меня свои маленькие, глубоко запавшие глаза. Вынув изо рта трубку, он сплевывает на пол.

— У тебя стариков сколько осталось, Керженцев?

— Человек пятнадцать, не больше.

— Неплохо ещё. Лопаты есть?

С лопатами дело дрянь. Уезжая с формировки, дивизия не успела получить инженерное имущество. А то, что по пути в селах взяли, ржавое, негодное, в первые же два дня поломалось. Кирко-мотыг совсем нет. Со дня на день ждем инженерную летучку-склад, но она застряла где-то на том берегу, и мы ковыряемся найденным среди развалин старьем.

— Обещают сегодня мины подкинуть, товарищ майор, — подымается из угла небритый лейтенант в расстегнутой телогрейке. — Я вчера с начальником армейского склада говорил. С тысячу противопехотных нам дадут. А противотанковые не раньше, чем через неделю.

Майор машет на него рукой, — знаю, мол, садись.

— Нажимайте на окопы сейчас. Пока нет саперных лопат, выкручивайтесь пехотинскими, ничего не поделаешь…

Бойцы молча копают. Слышно только, как лопатой о землю ударяют. Кто-то совсем рядом со мной — в темноте ничего не видно — хрипло, вполголоса, точно упрямую лошадь, ругает твердую, как камень, землю.

— Хоть бы пару кирок на батальон дали. А то лопаты называется. Масло ими резать.

Кирки… Кирки… Где же их достать? Чего бы только я не дал за два десятка кирок! Кажется, никогда в жизни ни о чем я так не мечтал, как сейчас о них. А сколько их в Морозовской на станции валялось. Горы целые. И никто на них смотреть не хотел. Все водки и масла искали…

К концу третьего дня меня вызывают в штаб. Прибыло инженерное имущество. Я получаю тысячу штук мин. Пятьсот противотанковых ЯМ-5 здоровенные шестикилограммовые ящики из необструганных досок, и столько же маленьких противопехотных ПМД-7 с 75-граммовыми толовыми шашками. Сорок мотков американской проволоки. Лопат — двести, кирок — тридцать. И те и другие дрянные. Особенно лопаты. Железные, гнутся, рукоятки неотёсанные. Всё это богатство раскладывается на берегу против входа в наш туннель. Поочерёдно кто-нибудь из сапёров дежурит — на честность соседей трудно положиться. Утром двадцати лопат и десяти кирок-мотыг мы недосчитываемся. Часовой Тугиев, круглолицый, здоровенный боец, удивленно моргает глазами. Вытянутые по швам пальцы дрожат от напряжения.

— Я только оправиться пошёл, товарищ лейтенант… Ей-богу… А так никуда…

— Оправиться или не оправиться, нас не касается, — говорит Лисагор, и голос и взгляд у него такие грозные, что пальцы Тугиева начинают ещё больше дрожать. — А чтобы к вечеру всё было налицо. Вечером, при проверке, лопат оказывается двести десять, кирок тридцать пять. Тугиев сияет.