Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

«Бедный Василий Львович Пушкин, – пишет, между прочим, из Остафьева от 25 августа князь Вяземский, – скончался 20-го числа в начале третьего часа пополудни. Я приехал к нему часов в одиннадцать. Смерть уже была на вытянутом лице. Однако узнал меня, протянул уже холодную руку и на вопрос Анны Николаевны[117], рад ли он меня видеть (с приезда моего из Петербурга я не видал его), отвечал довольно внятно: «Очень рад». После этого раза два хотел что-то сказать, но уже звуков не было. На лице его ничего не выражалось, кроме изнеможения. Испустил он дух спокойно и безболезненно, во время чтения молитвы при соборовании маслом. Обряда не кончили: помазали только два раза. Накануне он был уже совсем изнемогающий»…

Характеризируя моего деда Василья Львовича, князь Вяземский говорит, «что черты младенческого его простосердечия могут составить любопытную главу в истории сердца человеческого: они придавали что-то смешное личности его, но были очень милы».

Страсть же автора «Опасного соседа» прочитывать встречному стихи собственного изделия, а также и незлобивость кроткой души его начертал довольно удачно задушевный его приятель и собрат по литературному искусству И.И. Дмитриев в следующих стихах шуточной своей поэмы «Путешествие Василия Львовича Пушкина в Париж и Лондон» (стихи говорятся от имени героя этой баллады, т. е. В.Л. Пушкина):

Я, например, люблю, конечно,
Читать мои куплеты вечно,
Хоть слушай, хоть не слушай их…
Люблю и странным я нарядом,
Лишь был бы в моде, щеголять,
Но словом, мыслью, даже взглядом,
Хочу ль кого я оскорблять?

Глава XXIII

Бывало, бывало,

Как сердце мечтало,

Как сердце страдало,

И как замирало,

И как оживало…

Но сколько не стало

Того, что бывало!..

Так сердце пленяло,

Так мир оживляло,

Так светло сияло,

Бывало, бывало…

Мятлев

Моя мать, как я уже говорил, предчувствовала кончину Василия Львовича, а потому не особенно удивилась роковому известию, сообщенному ей Прасковьей Александровной Осиповой, которой и отвечала, что она таинственным образом была уже подготовлена к постигшему ее тяжкому удару.

Об усопшем мать говорила мне следующее: «Дядя мой, Василий, был, могу сказать, ангелом-миротворцем между моими родителями, искренним другом моим и моих братьев, готовым для нас всем пожертвовать, и если бы он, силою судьбы, не был разлучен с нами в те именно минуты, когда его благодетельное слово могло послужить нам спасительным предостережением, то многое было бы этим самым словом предупреждено и устранено, а главное, он сумел бы доказать Надежде Осиповне всю несправедливость ее поступков с Николаем Ивановичем и тем самым избавить меня от нравственных страданий, которые я так долго и так безвинно переносила».

До начала октября мать оставалась в Михайловском. Отец мой не выезжал из Петербурга. Будучи назначен начальником библиотеки Азиатского департамента, он имел тогда полную возможность изучать греческий и восточные языки, все еще в надежде получить консульское место в Афинах, или Константинополе, или же, по крайней мере, в Тегеране; дальнейшее пребывание его в Петербурге становилось невозможным, при ограниченном жалованье и отсутствии всякой материальной поддержки со стороны Сергея Львовича, а сотрудничество в «Литературной газете» барона Дельвига и переводы иностранных романов если и устраняли до некоторой степени его денежные затруднения, но не представляли собою ничего прочного.

В конце концов, физическая натура отца, хотя и довольно крепкая, не выдержала: работая без устали по ночам, он в половине сентября заболел серьезно. Тут-то явились к нему на выручку барон Дельвиг и Петр Александрович Плетнев, неоднократно доказывавшие ему на деле свое особенное расположение. Дельвиг привел к нему доктора-специалиста и снабдил отца заблаговременно значительным гонораром за подготовленные и предположенные журнальные статьи, а Петр Александрович, приняв также к сердцу физические страдания отца, который, не желая тревожить жену, не писал ей о своей болезни ни полслова, счел необходимым, тайно от больного, уведомить по почте от себя Ольгу Сергеевну обо всем подробно, вследствие чего она выехала из Михайловского немедленно и, возвратясь к мужу, окружила больного самыми нежными заботами.

Месяца через два отец поправился настолько, что мог приняться за труды с прежней энергией.

Плетнев, будучи семью годами старше дяди Александра – он родился 10 августа 1792 года, – любил Пушкина всей силой своей возвышенной души.