Мой дикий сад

Вот как это было. Писать книги я начал относительно поздно, но читать пристрастился в очень раннем возрасте. Вскоре чтение буквально захлестнуло меня, я тогда отец открыл мне великий семейный секрет, оказывается, в доме его матери, в ящике для постельного белья, спрятан настоящий клад — десятки старых детских книг, большинство в красных обложках издательства «Аманут», что значит «Искусство». Эти книги отец читал сам, когда был маленьким. Там была «Повесть о двух городах» Чарльза Диккенса, «Гекльберри Финн» Марка Твена, «Двадцать тысяч лье под водой» и «Путешествие капитана Гаттераса» Жюля Верна, «Отверженные» и «Собор Парижской богоматери» Виктора Гюго, «Трое в одной лодке» Джерома Джерома, «В пустыне и в пуще» Генриха Сенкевича, «Дочь Монтесумы» Генри Хаггарда, «Последние дни Помпеи» Эдварда Бульвер-Литтона и многие, многие другие.

Каждый раз, когда мы с отцом ходили навещать бабушку, я просил и получал у нее одну из этих книг — почитать, пока я у нее, — но, когда я просил дать книгу мне домой, она решительно отказывала. То ли подозревала, что я ее не верну, то ли опасалась, что если я заполучу все эти книги, то больше не стану ее навещать. Отец заметил мое разочарование, а так как он хотел, чтобы я побольше читал, то шепнул мне на ухо, что отныне, когда мы будем приходить к ней, он отвлечет ее каким-нибудь разговором, а я тем временем незаметно спрячу книжку в карман. А в следующий визит мы вернем ей эту книжку и возьмем другую.

Так мы и сделали, и эти книги, с их сюжетами и героями, я очень полюбил, несмотря на устаревшие высокопарные переводы. Они стали частью моего детского мира. Я и сегодня помню картинки из них и слова героев: «Ваше величество, депеша!» в начале жюль-верновского «Михаила Строгова», и крики кладбищенского сторожа у Джерома: «Посмотрите черепа, посмотрите черепа», и громовой возглас Тартарена из Тараскона: «На шпагах, господа, на шпагах… Но не на булавках», и шепот доктора Мортимера: «Мистер Холмс, это были отпечатки лап огромной собаки!»

Спустя несколько лет, когда бабушка уже умерла, ее квартиру сняли студенты, и я тоже жил там какое-то время. Первым делом я освободил эти книги из заточения, упорядочил их на полке и объявил своей собственностью. И тут меня охватило желание купить и другие книги того же издательства, чтобы иметь всю серию. Это было начало болезни. Желание стало страстью, страсть превратилась в непреодолимое рвение, и вскоре болезнь подчинила меня себе целиком. «И рука ее была тяжела на мне, и результаты ее тяжелыми и горькими», — опишу я всю глубину этого пагубного пристрастия цитатой из книги на той полке. И вскоре я уже не только приобрел все книги упомянутой серии, но и начал тащить домой старые книги самых разных видов, жанров и издательств, пока на определенном этапе не обнаружил, что меня интересует уже не содержание книг, а только их библиографическая специфика, их возраст, их редкость и хуже того — их количество и сам факт владения ими. Я установил связи с книготорговцами, обменивался книгами с другими «зараженными» и в один прекрасный день — я работал тогда на израильском телевидении — поймал себя на мысли, как бы побыстрее улизнуть с работы и помчаться в Хайфу, куда, как известил меня хозяин одного книжного магазина, «прибыли несколько многообещающих ящиков», содержимое которых он завтра выставит на прилавок, если я сегодня же не приеду.

Я бросил редактирование, над которым сидел, запрыгнул в машину и через несколько минут уже мчался в Хайфу с радостным волнением. И вдруг со мной случилось нечто такое, чего не было до этого ни разу: я начал размышлять, что со мной происходит и что я, собственно, делаю. На спуске из Иерусалима эти размышления превратились в разговор с самим собой, а возле монастыря Латрун я развернулся и медленно поехал назад. Подобно тому как через несколько лет после этого я со всей решимостью отказался от курения, я в тот день вылечился от коллекционирования. Я перестал покупать ненужные книги и даже продал или раздарил многое из своего собрания. Сегодня у меня опять большая библиотека, но теперь в ней уже наличествуют только те книги, которые я перечитываю или которые нужны мне для работы.

Так вот, выращивание диких цветов тоже имеет характер коллекционирования, хотя и совершенно иного рода. Тот, кто собирает книги, марки, старые рабочие инструменты, корсеты испанских королев, угольные утюги викторианской эпохи, клапаны шикарных машин Дюзенберга, бельгийские настенные часы восемнадцатого века и расписания поездов Австро-Венгерской империи — все такие коллекционеры знают, что эти замечательные предметы неспособны размножаться, что их число ограниченно, даже если мы его не знаем, и поэтому они стараются найти как можно больше своих любимцев, чтобы перетащить их к себе и получать удовольствие не столько от них самих, сколько от того, что они находятся у него, а у других коллекционеров их нет.