Мой дневник. 1919. Пути верных

Значит, надо ехать дальше… И, конечно, ехать как можно скорей… А передвижение по железным дорогам разрешается только «по служебным надобностям»… Надо было опять искать помощи, и помог М. Горький, с которым познакомили Соф. А. ее друзья. Почему пролетарский писатель помог светлейшей княгине? – может быть, потому, что вспомнил Некрасова и его «Русских женщин»? Но помог, а это было главное! В Москве С.А. приютили ее новые родственники – Волконские.

И, наконец, – в очередное воскресенье свидание с заключенным мужем, свидание «общее» на маленьком дворике тюрьмы, под наблюдением караула… Страшное волнение и безграничное удивление П.П., совершенно уверенного, что его жена в полной безопасности, в Лондоне…

И, конечно, с первых же дней усиленные хлопоты об освобождении мужа. С.А. об том сама говорит, что «иллюзий я себе не делала, знала, что добиться будет трудно, но знала также, что не успокоюсь, пока не добьюсь!»

И не успокоилась, и добилась…

Как? Каким путем? На этот вопрос, по-видимому, трудно ответить и самой С.А. Энергичная и неустрашимая (фаталистка?), она определенно поставила себе задачу: «У меня только одна забота: забота о Петре Петровиче. Прежде всего надо было не дать ему умереть от голода…» И в связи с этой заботой, упорное посещение заключенного и волнение за его судьбу перед каждым свиданием, потому что «расстрелы не прекращались» и в числе расстрелянных были и те, кто отбывал заключение в одной камере с князем Волконским…

И одновременно хлопоты об освобождении! Каких только имен тут нет: и представитель политического Красного Креста Пешкова (жена Горького), и Винавер, и Горький, давший еще в Петрограде письменное ходатайство об освобождении князя, и Красин, присоединивший свою подпись к этому ходатайству, и французский коммунист Садуль, конечно, много обещавший и ничего не сделавший, Каменев, Калинин, Луначарский, Воровский, комиссар Красиков и, наконец, какой-то неизвестный Богуславский, который имел влияние у Дзержинского и, обратившись к нему, спросил: «Ф.Э., вы читали Некрасова?»… «Знаю, – отвечал всероссийский палач, – вы хотите говорить о Русских женщинах и о княгине волконской», и… подписал указ об освобождении князя Волконского 25-го февраля 1920 г., после девятимесячного заключения, проведенного без предъявления когда-либо и каких-либо обвинений…

Сколько надо было энергии и настойчивости, чтобы дойти до каждого из перечисленных «вельмож», конечно, лично княгине неизвестных, и все при том, что жизнь в Москве в эту роковую зиму складывалась так, что она в своих записках формулирует это следующими словами: «Робинзон Крузо жил на пустынном острове, Нансен много месяцев провел в полярных льдах; есть такие, что испытали землетрясение в Мессине, и такие, что выжили после пяти лет в окопах; кое-кто спасся с Титаника… Мы – прожили зиму двадцатого года в Москве»! Все, сколько раз описанные трудности жизни в те времена в Москве, отсутствие топлива, отсутствие воды, обыски, принудительные работы с их издевательствами, вошь… и все это добровольно, после жизни в Лондоне и Стокгольме, все во имя выполнения своего долга и достижения одной цели!

И когда, наконец, эта цель была достигнута, то немедленно встала другая – во второй раз покинуть СССР, опять преодолеть трудности обратного перехода границы Финляндии! А до того – работа, чтобы добыть необходимые средства и прожить до желанного момента отъезда в Петрограде, куда тоже с большим трудом вернулись Волконские.

Смешно сказать – дело разрешило удостоверение от «Эстляндского дворянства о внесении им рода светлейших князей Волконских в дворянский матрикул» – это тогда, в общероссийской неразберихе давало право стать эстонским репатриантом…

Пережив вторую зиму в Петрограде, Волконские вплотную приблизились к возможности, вместе с престарелой матерью князя, покинуть Россию. Почти что в последнюю минуту С.А. едва не сделалась жертвой провокации – ее сотрудница, женщина врач подала жалобу, что у нее пропали… бриллианты (которых никто не имел права иметь), и она обвиняет Волконскую в этом похищении. Провокация со стороны Чека была вне сомнений, но это могло сорвать весь план отъезда. А может быть, с этой только целью и была препринята? Выручил врачебный и низший персонал больницы, в которой работала София Алексеевна, подписавший протестующее заявление в уголовный розыск…

И, наконец, день отъезда настал… Самый переход (второй!) границы опишу словами С.А.: «Маленькая грязная речка. Несколько солдат с ружьями. Мостик… Смотрю на Петра Петровича, но он не смотрит на меня: его глаза устремлены туда – назад – в Россию… Вот он перекрестился. Мы в Эстонии.

Падаю на колени, лицом на сундук. Рыдания подступают к горлу…»

И послесловие этой замечательной книги: «А что же дальше, спросит любопытный читатель. Дальше? Дальше Европа, большие надежды, еще большие разочарования… Собственная глупость, чужая недобросовестность… Деньги, разорение, нищета…

И тоска, тоска бесконечная».