Мой дневник. 1919. Пути верных

Словом, я не вижу смысла в том, что мы делаем. Единственное решение – сократиться на подходящем нам по масштабу пространстве и там набираться сил и порядка, а то наш теперешний масштаб нам совершенно не по карману и мы на это только даром тратим силы и средства, которые бы нам еще очень и очень пригодились. A все равно нам придется ликвидировать наши украинские дела.

Сегодня были вырезаны две роты кегсгольмцев и гвардейских стрелков в Пуховке и Ржевке близ Киева – завтра то же самое вспыхнет и по всему правому берегу Днепра. Вопрос только времени, а по сути это совершенно неизбежно.

Я чувствую, что болезнь моя либо вообще моя психика понизилась, либо влияет необходимость ведения войны вместе с Татой и Женей, но я стал мало пригоден для моего дела и мне бы следовало бросить его. Самое правильное – это вновь удалиться в небытие, а может, и обратиться к политической деятельности, которая в тех рамках, что я ее вел, весьма меня удовлетворяла. Может, я это и сделаю по окончании киевской операции, т. е. подам рапорт, что пользоваться отпуском считаю недобросовестным, а здоровье мое еще не настолько восстановилось, что продолжать ту трудную задачу, которая на мне лежит и которая требует исключительной энергии, которую я дать не могу.

Сегодня была у меня жена Филатова В., который был сотрудником «Возрождения». Его арестовала контрразведка. По ее словам, он при большевиках направил свою деятельность к спасению художественной старины. По справкам же в контрразведке оказалось, что он под фамилией Волгина был чуть ли не большевистским комиссаром по ликвидации церквей и монастырей.

Жаль мне ее, бедную. Видел я ее в первый раз, говорит, что только что перенесла сыпной тиф.

Много горя сейчас на свете, много слез, и порой является сознание, что я не имею права предаваться таким мыслям, как сейчас.

28, 29 ноября (Киев – Фастов). Вчера пережили очень неприятный день. Наши части все больше и больше откатывались к Днепру, из обхода свежих частей (16 стрелк. полка) не только ничего не вышло, но он, попав под пулеметный огонь, потерял командира и 2 батареи и отошел к мостам. На меня этот факт произвел удручающее впечатление – надежда была только на свежие части. Конечно, я не ждал какого-то удара на Бахмач, но все же думал о возможности откинуть противника от Киева. Факт же неуспеха резерва доказывает мне с поразительной ясностью, что мы потеряли Киев. Правда, я и сам не ожидал, что события пойдут так быстро. 27-го мы потеряли Бровары, о чем я совершенно откровенно написал в официальном сообщении 28-го, что навело на публику панику, а 28-го уже бой шел на самом левом берегу реки или почти в городе, сегодня же, по сведениям, снаряды рвались уже на Печерске.

Свое мнение я заявил совершенно откровенно Генкварму, Наштарму, а потом и Драгомирову. Последний особенно трудно принял это. Утром в 10 на докладе я сказал ему, что Киев потерян, в двенадцать с половиной было назначено совещание, где было решено отдать приказ «в полной тайне», т. е. держать его в запасе, в 18 часов, когда я понес проект приказа на подпись, он был формулирован «на случай вынужденного отхода войск генерала Брелова от Киева», а в 19 часов было получено приказание закончить погрузку в 23 часа. События шли скорым темпом – на улицах были отлично слышны ружейные и пулеметные выстрелы, не говоря уж об артиллерийском огне.

Город опять переживает тяжелые дни.

В общем, хотя я и давно считал Киев потерянным – но мне было тяжело бросать его. Воображаю, как тяжело было старику Драгомирову. Ведь Драгомиров и Киев – это не Драгомиров и Умань и наоборот.

Часа в 2 мы погрузились, часов в 6 поехали, а в 6 ч. 10 м. встали. Дрова сырые, паровоз не чищен – медленность страшная – еле-еле. При таких условиях эвакуация Киева – вещь совершенно невозможная. Благодаря непонятному упрямству Драгомирова, который отлично давно мог разрешить эвакуацию, а сам оставаться на месте – мы потеряли колоссальное имущество, да и людей немало попадет в руки большевиков.

Вечером на вокзале наблюдали явление бытовое – появилась масса здоровых офицеров, порой вооруженных, стремившихся во что бы то ни стало уехать. Послали их арестовывать и ставить в строй. Надолго ли только – удерут.

В общем, я ждал худшего, я почти не сомневался, что в Киеве неминуемо большевистское выступление, а между тем все ограничилось лишь усилившимися грабежами на улицах и в домах.

В общем, я никак не предполагал, что мы в конце концов выедем из Киева в поезде, я почти был уверен, что это придется делать пешком под огнем. Огня мы не видели, опоздал он только на один день, ну а пешком так и не пошли.

Вместе с тем наш переход в Христиновку тормозится отсутствием связи с фронтом, а потому мы залезли в Белую Церковь, выход из которой на Цветково закрыт бандами, а другой выход – Казатин не сегодня завтра может попасть в руки противника. Вообще наше положение с вечно угрожаемым со стороны банд тылом надо считать в достаточной степени невеселым. Да и вообще политическое наше положение невеселое.