Мой дом - пустыня

Легко, без видимых усилий, старик поднялся с кошмы и вышел вслед за Новрузом.

— Где твои овцы? — спросил он, высматривая в песках отару.

— Появятся минут через пятнадцать.

Новруз запустил движок.

— Как трудно было раньше поить овец, — заметил Юсуп-ага. — А теперь вода сама поднимается с глубины в двадцать саженей. Пей — не хочу!

Прозрачная, студеная вода заполняла поилки.

— Это все техника, — откликнулся Новруз.

Как он и предсказывал, минут через пятнадцать на гребне дальнего бархана появились первые бараны — вожаки. Почуяв воду, они стремглав бросились вниз, к поилкам, за ними, возбужденно блея, следовала отара.

От обеда Юсуп-ага опять отказался, но чтобы не обидеть хозяина, а, напротив, выказать ему свое уважение, снял пробу со всего, что лежало на сачаке, и со знанием дела похвалил овечий сыр, приготовленный Новрузом собственноручно.

Польщенный хозяин стал усиленно предлагать Юсупу-ага дыни, арбузы, даже яблоки, правда, еще незрелые, — все теперь доставляют машины на чабанские коши.

— Да, — согласился Юсуп-ага, но попросил: — Подай-ка лучше то, чего жаждет моя душа.

— Зеленого чаю! — угадал Новруз.

Отставив опорожненные чайники, чабаны заговорили о том, что обоих, пусть не в равной мере, занимало и волновало в эти дни.

— Значит, решили на пенсию выйти, яшули?

— На пенсию меня выпроводили, — сердито ответил Юсуп-ага. — Ну, сам скажи!— воскликнул он с наивной самоуверенностью, которая, впрочем, имела под собой почву. — Кто из вас лучше меня сможет пасти овец? Пустыня книга. Кто из вас сможет прочесть и понять ее лучше, чем я? Даром — неграмотный. — Не дав собеседнику рта раскрыть, он продолжал, все больше горячась: — Глаза видят, ноги ступают твердо, слух острый, память тоже пока не изменяет — всех овец в своей отаре знаю наперечет. Ну, скажи, чего еще надо этому правлению? «Иди отдыхай», — говорят. К чему это мне? В прошлую весну я простудился и болел, видно, потому меня и выпроваживают. А что, другие не простуживаются, не болеют?

— Со всяким может случиться, — утешая старика, ответил Новруз. — Я другое слышал, яшули. Ваш сын, городской, крепко поговорил с Нуретдином. Сказал ему, что никто не имеет права заставлять семидесятилетнего старика и в зной, и стужу бродить за овцами в дикой пустыне. Ну, председатель после этого и...

— Так и назвал — дикая? — перебил Юсуп-ага.

— Я рассказываю, что слышал.

— Разве наша пустыня дикая?

Пожав плечами, — мол, не он же это сказал, — Новруз добавил:

— Сын собирается увезти вас в город.

Юсуп-ага улыбнулся.

— Не поеду. Что мне делать в городе?

— Ну, не скажите, яшули. В городе очень интересно. Неплохо бы пожить там...

— А мне и тут хорошо. Не знаю ничего интереснее этих просторов. Куда ни глянь, края не видать.— В голосе старика появились мечтательные нотки, взор затуманился. — Барханные узоры, что твой ковер в богатой юрте. Овцы бредут за травой, ты — за овцами. Залегла отара — ты тоже ложишься рядышком на чистый песок. Считаешь звезды в ясном небе да думаешь свою думку. Глядишь, задремал незаметно... В этих краях, пожалуй, не сыщешь места, где бы мы с тобой не ночевали у костра, а? Теперь колхоз построил вам кирпичный дом. В нем, конечно, тепло, светло, ветер не дует... Да... не дует ветер, не убаюкивает... Звезд тоже не увидите, засыпая и просыпаясь... А я — я буду, как курица, ворошить землю на своем меллеке (Меллек — приусадебный участок)...

Неведомая доселе тоска сдавила сердце Юсупа-ага, стиснула его горло, он вынужден был умолкнуть. Новруз украдкой бросил на него встревоженный взгляд.

— Куда вы дальше, яшули?

— Поеду к Салиху. А тебе пора поднимать отару и гнать на выпас. Я тронусь в путь, когда солнце сядет.

Оставшись один, Юсуп-ага постелил кошму на веранде чабанского домика, бросил подушку, заварил себе еще чайничек чаю. Ему хотелось перебрать в памяти события прошлого, но воспоминания, показавшись, словно небо в разрыве осенних туч, исчезали, уступая место безрадостным мыслям о будущем. Юсуп-ага о завтрашнем своем дне думать не хотел, поэтому отправился в путь раньше, чем намеревался.

Повинуясь твердой руке хозяина, лошадь свернула с тропы и затрусила по бездорожью на север. Юсуп-ага ориентировался по приметам, известным ему одному. Движение успокоило его, сняло досаду, а тут еще емшаном пахнуло в лицо — трава эта осенью особенно сильно пахнет. С наслаждением вдыхал он сухой, горьковатый воздух пустыни.

Рыжая дрофа испуганно рванулась прочь почти из-под копыт лошади. Взлетела тяжело и снова села поодаль. В былые годы Юсуп-ага охотился на дроф весной и осенью, немало пострелял их. Теперь он испытал чувство острого сожаления: зачем губил этих птиц? Если в песках, кроме овец и чабанов, никого не останется, людям будет очень скучно.

Солнце село. Зоркие глаза Юсупа-ага отыскали довольно далеко на севере мигающий огонек. Еще один чабанский кош, туда он путь и держит...