Мой дом (СИ)

В разгар бандитизма девяностых двор заняли плотные ряды иномарок. Была воровская сходка, после которой Вовунька опознавался как воровской авторитет, решала, представитель спортивной составляющей преступного мира. Но мир набрал скорость в перестройке. И, вскоре его отодвинула более сильная депутатская мафия. Фигуры повыше просто уничтожались, а ему пофартило остаться в живых.

Наташа Клейнер не даром была примером для подражания. Окончив школу на золотую медаль, она сдала вступительные экзамены в Киевский университет на отлично. Но шел 1968 год. На Ближнем востоке израильтяне только что разбили арабов. Сожгли почти тысячу танков из СССР и столько же инструкторов. Наташа напрасно ждала вызова в университет, но время шло, а вызова все не было. Кто-то подсказал причину и дядя Кима в парадной форме с орденами и медалями отправился в Киев, где долго и тщетно пытался попасть на прием ректору. Наконец, где-то перехватил ректора и потребовал объяснений. А что тот мог ответить? Такова была воля верхов и ректор подчинялся решению политбюро сократить число студентов-евреев в крупных ВУЗах страны. Возвратившись домой, дядя Кима долго пил, в том числе и с отцом, а потом ушел в отставку. Наташа пошла в ближний и совсем не престижный ВУЗ и вскоре после окончания вышла замуж за еврея таки, из числа тех, кого разыскала Инюрколлегия. Переехав в Израиль, они вывезли все, что не успела отнять советская власть.

Уехали и растворились в Одессе дядя Кима и тетя Рая. Перед тем он вышел на пенсию, а она давно не пользовалась спросом и стала образцовой супругой.

После нашего дома я жил во многих местах. Пять лет пролетели в десятиэтажном институтском общежитии. Я пожил в старом купеческом доме из которого с помощью фанерных перегородок сделали коммуналку. Комнаты были настолько малы, что в спальне помещалась одна не широкая кровать, над которой светила в далеком потолке единственная лампа. В вашу кастрюлю на общей кухне было принято плюнуть, просто так, для порядка. Дверь туалета подвергалась штурму, как только вы ее закрывали. А за окном днем и ночью гремели вагоны и свистел маневровый паровоз. Потом была квартира молодого специалиста на краю географии, среди бесконечной стройки, грязи под ногами, далекими остановками транспорта. Потом двушка в самом центре, заботливо поменянная родителями на новостройку. Потом малосемейка с ворами, ментами и проститутками и опорным пунктом правопорядка в подвале. И, наконец, теткин дом, которому мы с женой сделали евроремонт и который бросили, убегая от войны.

Но, сколько бы ни было других жилищ, никогда я не знал о соседях, даже живущих на одной площадке, сколько знали о них в доме детства. Кажется, невидимая черта, разделяющая подъезды, квартиры и жильцов старого дома, неуклонно продолжает разделять весь мир на прошлое и будущее.

Только мостик памяти иногда возвращает прежние черты прошлого. Тогда я слышу мелодию старой пластинки и голос Клавдии Шульженко:

"Здесь моё когда-то детство

Вниз съезжало по перилам

И с мальчишкою соседским,

Притаясь впотьмах, курило.

Здесь, по лестнице покатой,

Детство в школу торопилось,

А потом ушло куда-то

И назад не воротилось".