Мой друг – Евгений Евтушенко. Когда поэзия собирала стадионы…

Кто повлиял на меня? Мое отношение к Ахматовой и Пастернаку можно назвать только обожанием. Обожание не есть самый счастливый способ относиться к тому, кого ты любишь; потому что это как-то заведомо обречено на некоторую зависимость. Хотя бы потому, что сила вот этого моего чувства никак не допускала меня до того, чтобы я искала с ними встречи, напротив, я их страшно сторонилась, ну, видела их, конечно, но не потому, что имела такую прыть, а просто по судьбе так дышло. Просто совпадение с ними на белом свете на меня очень действовало. Но были еще влияния другого рода. Скажем, Ярослав Смеляков. Я познакомилась с ним в 56-м году, еще будучи совсем молодой, и эта встреча не могла не поразить меня. Он, кстати, был первый, для меня первый из тех, кто вернулся из несправедливого заключения. Я ведь рано начала литературную жизнь и сразу попала в среду старших по возрасту. Кстати, все упомянутые вами поэты были хоть не намного, но старше меня, и моя разница в возрасте незначительна, но они, несомненно, влияли на меня своей работой, своим недалеким присутствием. Но вот вернулся Смеляков. И мой убогий опыт, совсем малый и совсем благополучный, все-таки сумел воспринять в себя опыт, совершенно мне неведомый. Ну как соотнести собственный уют недлинной пока биографии с тем, что происходило на белом свете? Мне как-то сразу стали помогать. Я попала в литературное объединение к Евгению Винокурову, еще до Литературного института он принял во мне живое участие, многое мне дал, его поражала моя страшная неосведомленность в литературе, искусстве. Он искренне поражался той умственной темноте, которая сочеталась во мне с какими-то светлыми порывами души. Он сам напечатал мои стихи, передал Щипачеву. Я не однажды вспоминала мягкость, доброту Степана Петровича. Во-первых, я жила тогда в огромной коммунальной квартире, а родители мои не поощряли моих литературных занятий, и Степан Петрович стал звонить им. Это совершенно поразило моих родителей. Он стал звонить и просить меня увидеться, а я от молодой гордости, за которой стояла только скованность и неуклюжесть, уклонялась от этих встреч. Но тем не менее он все-таки нашел способ увидеться и напечатать мои стихи. Вскоре я получила письмо от Ильи Сельдина некоего, которое предрешило легкое мое поступление в Литературный институт. Ведь стихи-то мои были совершенно детские.

Белла Ахатовна Ахмадулина (1937–2010) – русская поэтесса, писательница, переводчица, один из крупнейших русских лирических поэтов второй половины XX века.

По улице моей который год
звучат шаги – мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.

(Белла Ахмадулина)

Потом по сюжету моей жизни я видела писателей многих, действовавших в литературе, пообщалась с ними. Трудно назвать литератора, с которым бы я разминулась, и многие имели ко мне какую-то мягкость и благосклонность, и от каждого из них во мне что-то осталось. Это было больше, чем обучение, это была жизнь, будившая дух, я проходила какую-то литературную и человеческую школу.

Старалась ли я помочь молодым? Самое большее, что я об этом могу сказать, – это то, что я, правда, всегда старалась как-то кому-то помогать разным способом, любым для меня возможным, но вспоминать об этом считаю совершенно ненужным. Мне кажется, что всякое упоминание о том, что ты старался для людей что-то сделать, вообще сводит на нет значение этого маленького добродеяния… Думаю, что они сами еще отзовутся когда-нибудь…

У нас есть сейчас все основания ощущать перемену времени, и мне бы хотелось это соотнести в каком-то смысле с собой, с теми моими коллегами, которые начинали вместе со мной. Будем надеяться, что эта перемена времени, несомненно, благодатно скажется на появлении новых литературных имен. Потому что всякая перемена такого рода поощрительна для появления новых имен не только в искусстве, но и вообще в разных областях человеческой деятельности. Во всяком случае, я искренно надеюсь на это.

А прилив сил, он всегда приходит ко мне, только когда я сосредоточена и замкнута в своей работе.

* * *