Мой Друг Казанова

– Майонез и сейчас можно купить, – вставил я, но человек в парике отмахнулся, и я понял: если соус можно было «купить», он тут же терял право называться соусом.

– Это были шедевры кулинарного искусства, а некоторые готовили по рецептам XVI века! С чем вы употребляете…, как вы сказали, называется тот соус?

– Кетчуп.

– Да-да.

– С чем угодно.

Он остановился.

– С мясом? С рыбой?

– Да, еще с пельменями, с макаронами. С ним же вы делаете хот-дог.

– Это тоже блюдо?

– Ну, да, только быстрого приготовления.

– И как его готовят?

– Берут булку, разрезают вдоль, кладут туда сосиску и поливают кетчупом и горчицей.

Он процедил:

– Этим вы утоляете голод, не так ли?

– Так.

– А кто же придумал это блюдо?

– Американцы.

Лицо его скривилось в гримасе боли.

– Мне было чрезвычайно грустно, мой друг, видеть, как пали наши бастионы в Новом Свете, а потом и англичане отказались от своих завоеваний. Стоило ли, скажите на милость, плавать через весь океан, чтобы в конце концов всё потерять?

Дальше мы всё время шли молча, но рядом. Пробило полночь, когда мы очутились у моего дома, и здесь он спросил:

– У вас есть гостиницы?

– Есть.

– А кареты?

– Машины.

– Проводите меня в гостиницу.

– Вас не примут.

– Отчего же?

Я замялся:

– Ваша одежда…

Мы оценили друг друга с ног до головы. Я выглядел как тот самый голодный оборванец-революционер по сравнению с разодетым сеньором Казановой. Однако всё общество хоть в Париже, хоть в Москве состояло из подобных мне, и один только вид пришельца грозил устроить настоящую революцию, а виновника заточили бы в Бастилию для сумасшедших где-нибудь на Канатчиковой даче.

Он не мог в это поверить.

– Это невозможно! – сокрушался он. – Почему я не могу остаться и провести ночь там, где хочу? Вы прикажете мне искать постоялый двор? Таверну? Что ещё? Где в этом проклятом городе я могу получить кусок хлеба, кров и ложе? Мне не нужно женщины, но пусть мне дадут всё остальное!

И тут мне в голову пришла спасительная мысль.

– Послушайте, пойдемте ночевать ко мне.

Он подозрительно посмотрел на меня.

– У вас гостиница?

– Нет, квартира.

– Дом?

– Что-то вроде.

– Надеюсь, я могу рассчитывать на ложе?

– И даже на завтрак.

– Сколько вы просите?

– Я не прошу.

– Вы хотите, чтобы я у вас гостил?

– Почему бы нет?

На мгновение он задумался. Изящно потёр переносицу.

– Откуда у вас такое поразительное гостеприимство? Могу ли я быть уверен, что мне не придется обороняться от вас, когда вы соизволите пожелать меня ограбить?

Объяснить это гостеприимство я и сам не мог, но здесь мне впервые пришло на помощь мое образование, и я, чуть стесняясь, рассказал, что, будучи историком, мне хотелось бы поговорить с ним насчет кое-каких вещей, если, конечно, он не возражает. Каким-то непостижимым образом мы оба поняли, что я знаю, с кем имею дело, но удивляло это лишь меня. Казанова вёл себя так, словно гулять по Москве и беседовать с двадцатилетнем парнем было для него в порядке вещей.

– Бог мой! – воскликнул он. – Я нисколько не возражаю! – И все время, что мы шли до моего дома, он удивленно повторял: – Как странно! Уже давно никто не просил меня поговорить об истории. Как странно!

-7-

Анна Морозова училась в Суриковском институте и готовилась стать художницей. Она приходила раз в два-три дня по вечерам на Воробьёвы Горы и, разместившись с мольбертом на газоне, принималась рисовать. Она решила создать серию рисунков, посвященных этому району Москвы, как некогда Моне создал серию о Руанском соборе. Пепельно-русые волосы она стригла коротко, у неё были зелёные глаза, одевалась она исключительно в джинсы и мешковатый свитер и всегда носила огромный зонтик, который волочился за ней по тротуару. Сумка для красок и альбомов была необъятных размеров. По вечерам, когда становилось холодно, Анна доезжала на троллейбусе №28 до Хамовнического Вала и шла в небольшой бар, где выпивала бокал красного вина. Так, ей казалось, должны были поступать художники; многие из них ещё и курили, но Анне это ужасно не нравилось, поэтому она обходилась вином. Придя домой, после душа, она забиралась в постель и подолгу читала стихи, прозу, пьесы, книги о театре и живописи.