Мой друг лайка

Утиный перелет начинается поздно и длится немногим более 20–30 минут. Часто охотнику приходится стоять на черной, лишенной растительности отмели среди массы гниющих остатков древесных стволов, сучьев и пней. Туда и засветло не скоро проберешься, а уж в темноте и говорить нечего. Но утки особенно охотно посещают такие места, и поэтому, кто хочет хорошо пострелять, тот не должен бояться трудностей ходьбы по вязким и захламленным отмелям. Охотники — народ бывалый, и если известен хороший перелет, то каждый вечер кто-нибудь да стреляет на нем. Сколько подранков отпустят каждый вечер, сколько битых не найдут, сколько раз помянут «добрым» словом и грязь непролазную, и тьму, и весь этот чертолом из мертвого леса — плавника!

Между тем все эти неудобства и досада исчезнут, коли охотник пойдет на перелет не один, а вместе со своей остроухой собакой. Умный пес не оставит ни одной свалившейся птицы, и ни одна из них не минует сумки охотника.

Никакого шалаша не следует устраивать на утиных перелетах, так как обычно они начинаются в густых сумерках, когда фигуру охотника трудно заметить среди вороха пней и сучьев.

Как-то осенью 1954 года мне пришлось побывать на утином перелете около села Веретея Некоузского района. Горизонт водохранилища невысоко стоял в ту осень, и огромные территории мелководья не были залиты. Узкая дамба бывшей шоссейной дороги уходила в водохранилище, в ту сторону, где когда-то находился город Молога.

Наблюдая днем за зеркалом водохранилища, я рассмотрел в бинокль огромные косяки уток, сидящих на дневке, и мог рассчитывать на хороший перелет.

Завечерело, когда я собрался на место охоты, ведя на поводке черненькую лайку Чибрика.

На отмелях не хотелось вести собаку на поводке, да и не было нужды в этом — мы были совершенно одни.

Собака тщательно искала, но, кроме юрких бекасов, ничего не встречала по пути. Увлекшись стрельбой по куличкам, я потерял время и не дошел до того места, где было бы удобно стоять и стрелять на перелете. Яркая осенняя заря на горизонте была чиста, но выше ее жиденькие темные облака тянулись длинными изогнутыми полосами. Такие облака к ветру.

Выбрав поваленный ствол сосны, я сел около вывернутых корней и снял с плеча ружье. Стихнувший ветер обещал хороший лет уток, но место было выбрано неудачное — сырое и слишком захламленное.

Где-то в стороне, над островами, кружились стаями чайки, изредка пролетал какой-нибудь куличок или, медленно махая крыльями, показывался темный силуэт цапли. Две эти крупные птицы сели в ста шагах и, отряхнувшись, стали расправлять светло-пепельные крылья.

Цапли медленно шагают и ловят мелкую рыбу, оставшуюся в болотах. Чибрик заметил птиц и вопросительно смотрит в ту сторону. В сгустившемся сумраке цапли степенно расхаживают, напоминая ссутулившиеся человеческие фигуры. Собака не знает, бежать туда или нет. Я шепчу ей: «Тише, тише», — и это успокаивает ее. С годами охотнику изменяет слух, и я иногда не слышу тонкого свиста утиных крыльев, особенно когда утка летит стороной. Чибрик с успехом помогает мне: его чуткие уши быстро настраиваются на звук. Стоит взглянуть в ту сторону, куда направлено внимание собаки, как сейчас же в глазах мелькнут силуэты уток. На заре их хорошо видно — такими они кажутся черными, точно нарисованными тушью.

Перелет начался, и в стороне кто-то открыл стрельбу. Выстрелы глухо бухают, а звуки точно отскакивают от воды и делаются еще сильнее. Налетают утки и на нас. Летят хорошо, в меру, и стрелять приходится прямо над головой. Некоторые птицы падают совершенно отвесно, некоторые в стороне, а бывают и такие, которые, махая уцелевшими крыльями, опускаются в 60–70 шагах.

Чибрик ни одну сбитую утку не оставил не найденной. Вот они все пять лежат рядком и сереют брюшками, а собака, словно черная куколка, сидит и внимательно слушает.

Быстрый поворот головы Чибрика, движение ушей, и я готовлю ружье к выстрелу. Надо уловить очень короткий момент, когда силуэт птицы неясно мелькнет над головой. Чуть дальше — и его уже не видно в сгустившемся сумраке. Щелкнет выстрел, и острая игла пламени блеснет навстречу птице. Иногда я не вижу результата выстрела и только по поведению собаки сужу — убита утка или нет.

На земле так темно, что черную собаку трудно рассмотреть, и лишь белые подкрылья утки виднеются в темноте. Это верный пес работает и подает очередную птицу. Как он их находит, что видит в темноте — трудно понять. Только лайка способна на такое мастерство.

Совсем уже стемнело, когда я ударил в последний раз по налетевшим чиркам. Чибрик бросился в сторону выстрела и пропал. «Ну, — подумал я, — нашла коса на камень, видно, этот чирок отвертелся».

Прошло минуты три-четыре, а собака все еще не возвращалась, и я уже хотел позвать ее, как вдруг услышал ее лай.

Что за оказия?

Уж не зверя ли какого нашел пес?

Я положил уток в рюкзак и поспешил на лай. Спотыкаясь, цепляясь одеждой за сучья, выдергивая ноги из грязи, подошел, наконец, к собаке и увидел, что она лает на дерево.