Мой друг лайка

Как бы ни складывались наши охотничьи дела, какие бы неудачи ни преследовали в походах, впечатление от поездки в это лесничество всегда оставалось сильным, а неудачи не только не отталкивали, а, наоборот, заставляли мечтать о новых, может быть, более счастливых походах.

Огромные массивы еловых лесов с гарями и ветровалами изобиловали дичью. Следы лосей, медведя, рыси, многочисленные выводки боровой птицы — все это привлекало.

В тот день, когда свежая пороша обещала удачную охоту, мы отправились на первую вылазку за пушным зверем — куницей.

Собственно, нас не двое, а четверо, но два наших четвероногих товарища только изредка показываются на дороге, предпочитая более интересный путь по лесной трущобе — путь поиска. Обе лайки — Макарка и Рыжик — работают старательно.

То тут, то там мелькают острые уши и пушистые баранки их хвостов. Иногда собаки пропадают более чем на десять-пятнадцать минут, и тогда мы останавливаемся и напряженно слушаем. Но в лесу абсолютно тихо. Вершины елей неподвижно розовеют в лучах холодного ноябрьского солнца. Снегом покрыты ветви деревьев, иней серебрится в их ажурной сетке. А среди неподвижных громад черно-зеленых елей торчат сухие мертвые стволы, сплошь покрытые нитями бледно-зеленых лишайников. В эти короткие остановки мне, еще новичку в охоте за куницей, старый лесник рассказывает о повадках осторожного и ценного зверя.

— В своем обходе я куниц по пальцам пересчитаю, — говорит он. — Каждая в своем участке держится, и уж где она обжилась, так еще с осени приметно: то белку, то рябчика недоеденного найдешь — это ее работа. Лиса, та все съест, а куница — нет, сперва что получше выберет, а остатки доест тогда, когда новой добычи не попадется. Мастерица она и по дуплам пчел диких искать, мед любит не хуже медведя. Я как-то по зиме в капкан ее поймал у дикого улья: и шкуру взял, и медом попользовался, только пчелы пропали от мороза.

Лесник говорит вполголоса: на зверовой охоте необходима тишина. Мы молча стоим еще некоторое время и снова двигаемся вперед.

Всюду попадаются следы зайцев и белок, но они сегодня мало интересуют нас. Иногда собаки упорно облаивают отдельные деревья, не желая оставлять их. В каждом таком случае мы легко обнаруживаем затаившуюся белку и стреляем по ней. Выстрел заставляет собак работать еще энергичнее.

Красивыми прыжками идут оба пса и, точно на пружинах, прыгают через валежник и кочки. Легкость и красоту движений лайки можно сравнить только с отличным ходом пойнтера на чистом лугу. В лесу же ни одна собака не может сравниться с лайкой.

Собаки умело используют направление ветра и завихрения его в лесу. Вот ветерок доносит какой-то запах, и собаки быстро уходят навстречу ему.

Мы снова стоим, продолжая разговор о куницах. Я узнаю, что для успешной охоты нам надо найти свежий и по возможности короткий след, оставленный зверем «на утре». Куница уже на рассвете кончает свою охоту и останавливается на дневку или в дупле, или в теплом гнезде белки.

Нередки случаи, когда охотники находят в беличьем гнезде остатки рябчиков или наполовину съеденную белку. Это значит, что куница дневала в гнезде и не успела съесть свою добычу.

В стороне глухо залаяла собака. Ясно, что это одна из наших и, видимо, совсем недалеко, но осевший на ветвях снег глушит звук. Вот и второй голос. Псы что-то нашли.

«Вот, вот, вот!» — порывисто лают они, как бы приглашая к себе на помощь.

— Постой, не торопись, — шепчет мой спутник и, отогнув края ушанки, слушает. — Не белку облаивают, по голосу слыхать, что не белку…

Мы осторожно двигаемся на лай и скоро обнаруживаем собак под деревом, на котором они нашли дичь. Что там? Неужели куница?

Густая ель неподвижна. Ни один сучок не шевельнется на ней. Ни малейшим движением не обнаруживает себя затаившийся зверь. Мой товарищ жестом приказывает стоять на месте, а сам осторожно обходит ель стороной.

Собаки не лезут к стволу и лают на дерево на расстоянии. По их поведению видно, что запах затаившейся дичи сильный и раздражает их чутье. Нет, это не белка, на белку так бы не лаяли. До ели не более сорока шагов, и мне прекрасно видно всю гущу ее сучков, обращенную в мою сторону.

Мое ружье наготове, я стою и любуюсь азартной работой собак и всей картиной этой охоты. Мой товарищ, как тень, бесшумно двигается между деревьями, а собаки лают еще азартнее.

Вот одна из них сунулась под основание ели и, привстав на задние лапы, царапнула когтями ствол. Это ошибка в работе лайки. В следующий момент, мощно хлопая крыльями, с дерева срывается глухарь. Сыплется снег, сбитый птицей, и я вижу силуэт огромного петуха, мелькнувшего бронзовым отливом зоба.

Гремит выстрел, и глухарь, сложив крылья, камнем падает вниз, теряя в воздухе вышибленные дробью перья.

Собаки смолкли, и тишину нарушает голос моего товарища:

— Брось, брось, я вас, анафемы чертовы! — кричит лесник, отбивая птицу от насевших на нее собак.

— Это все конкуренция виновата, — говорю я ему, — с одной-то собачкой куда спокойнее охотиться.