Мой друг — Олег Даль

…Фирма грамзаписи «Мелодия» делала пластинку «Наедине с тобою, брат…» в 1986 году по этому макету, произведя сокращения по музыке. А на радио, прослушав через полгода оба варианта, остановились на первом, оригинальном.

Приступив к делу в 1983-м, я неизлечимо заболел этим голосом. Сотый раз пропуская через себя все это, я, кажется, видел, как тянулись руки артиста к проигрывателю, к пластинкам, из которых выбиралась нужная музыка, как свободно он шел в перспективу воображаемого действия. А действие захватывало, торопило его…

Это не было ни репетицией, ни пробой — по памяти читались только стихотворения, все остальное решалось именно в тот час: ремарки, мысли вслух, паузы…

Какие силы двигали и управляли стремительным порывом большого артиста в тот момент?.. Наверное, те, что заставляют людей слагать стихи, сочинять музыку, писать чудесные картины, — силы, которые бьют тайным ключом, волнуют, захватывают художника.

Словно оказавшись в мире своей выстраданной мечты, Даль пытается осмыслить вслух этот «призрачный мир» и, как бы воображая действие на условной сцене, неторопливо поясняет его и читает свои любимые стихи. Или нет!!! Не читает, а, кажется, переживает их вместе с поэтом…

Любимые стихи… под любимую музыку… Он находил ее в кипе любимых пластинок сразу и единственно верно для себя! Он не стеснялся технической примитивности, работая с магнитофоном и проигрывателем. Он действовал трогательно несовершенно, но зато свободно и уверенно: он творил…

На телевидении помнят разговор Даля с режиссером передачи «Поэзия Лермонтова», где Олег Иванович читал стихотворение «На смерть поэта» вдвое медленнее против общепринятого. Суть его примерно в следующем:

— На кого вы рассчитываете?! Кто вас поймет, двадцать процентов?

— Я работаю как раз для этих двадцати. Считаю, что это даже много.

Сколько лет нужно прожить на свете, чтобы обрести способность чувствовать чужую боль? Нам с вами, смею надеяться, попавшим в число этих двадцати, Даль оставил шанс откликнуться на свою боль, боль своего поколения, которая трагически переполняла его душу и призвала обратиться таким необычным образом ко всем нам.

Я почти дословно передал мысль автора одного письма из того огромного их потока, который хлынул в литературно-драматическую редакцию Всесоюзного радио после того, как авторская запись моноспектакля, побывав в сложной реставрации и пройдя-таки сквозь все бюрократические препоны, зазвучала «во весь голос» 5 июля 1987 года.

Чтение Даля — явление, на мой взгляд, исключительное по степени родства души поэта и артиста, с одной стороны, с другой же — по культуре, обаянию и интеллигентности голоса, этого зеркала внутреннего мира, которое приоткрывает нам космос личности артиста. В чтении этом есть некая магическая сила, которая заставляет возвращаться к нему, обращаться, как обращаются за помощью, поддержкой, спасением. Эта сила влечет к поэту…

Со времени моего первого прослушивания записи Даля прошло семь лет. Такая дистанция дает возможность как-то заново все осмыслить. Сегодня я подумал, что, в общем-то, не самое главное то, что я занимался технической обработкой, реставрацией — вырезал из пленки какие-то шумы, вместо этого вклеивал «чистые» места, музыку «подкладывал»… А главное было то, что я открыл для себя художника, о котором раньше и понятия не имел.

Я имею в виду, конечно, Даля. А уже Олег Иванович — силой своего таланта — открыл мне поэта заново. И, собственно, поэтому я и занялся всем этим: потому что уже не мог не заняться!

Свершилось открытие, как это ни удивительно! Ибо актер Олег Иванович Даль для меня существовал только понаслышке. Я не киношник, не театрал и почти ничего не видел. То есть знал о нем лишь изустно. И я этого совершенно не стесняюсь. Просто это свойство, такая особенность моего характера. Так что для меня это было полноценное, настоящее открытие. Да, конечно, я теперь говорю, что «как будто бы услышал голос Лермонтова». Но! Видите ли, тут не так все просто. В голосе Олега я услышал нечто такое, что просто перекликалось с моим внутренним, душевным состоянием. Мне показалось, я нечто почувствовал… Какие-то мои внутренние камертоны откликнулись на его боль.

Я мгновенно понял, что он собой представлял. С первого же слова, с первого же звука. Даже еще не начались стихи, а только лишь он начинал вступление делать. И я понял, что это за судьба, как мне показалось, сразу — мгновенно!

Я понял, что это человек совершенно и бесконечно одинокий. И что это — гигантский художник. Но и реализоваться ему — не удалось. Теперь, конечно, мне легко это говорить, но тогда я это не понял, а как бы почувствовал. Это было интуитивно: и одиночество, и неудовлетворенность собою — наверное, это сыграло очень большую роль.