Читаем Мой друг — Олег Даль полностью

Мой друг — Олег Даль

Его «лишние люди»: Печорин, о котором он мечтал всю жизнь и которого сыграл в телепостановке Анатолия Эфроса «Страницы журнала Печорина», Сергей из эфросовского же фильма «В четверг и больше никогда», Зилов из «Отпуска в сентябре», экранизированной Виталием Мельниковым «Утиной охоты», — пробивались к зрителям с трудом; кому-то суждена была многолетняя «полка», кому-то малые тиражи и «ограниченные показы». А ведь именно эти роли были словно для него созданы, именно в них он выговорил истинно свое — о том, какую казнь во все времена и в любых пространствах выбирает общество для суверенной и не способной своим суверенитетом поступиться личности.

Хорошо еще, что под конец карьеры и жизни ему досталась царская забава — исполнить роль Флоризеля в иронической стилизации Евгения Татарского, ранее превратившего его в человека-волка из «Золотой мины», а здесь, в «Приключениях принца Флоризеля», поручившего Далю сыграть особу, которая в силу своего положения лично определяет, как ей соотноситься с прочими.

Даль был не из победительной породы героев-любовников, но притягивал к себе, как мощный магнит. Случается такая любовь: с первого взгляда знаешь, что все будет со слезами, с муками, знаешь, что принадлежать тебе суженый не станет, да и не твои он суженый, и вовсе ничей, только что собственной судьбы, — и тем неотвратимей притяженье.

Даже когда от него требовалось предъявить «отрицательное» обаяние — сыграть того же матерого уголовника в «Золотой мине» или офицера-мздоимца, совершенную моральную развалину, в «Звезде пленительного счастья», или оборотня-властолюбца, в буквальном смысле слова лишенного всего человеческого, в «Тени» — все равно получалось обаятельно, все равно были тайна и блеск. Пусть холодный, как у бенгальских огней, но от того не менее завораживающий.

А уж когда его наряжали в роли романтические, этот мальчик из московского пригорода сверкал и блистал, словно урожденный сказочный принц, причем принц мог быть и в самом деле царственной особой, а мог — как в «Жене, Женечке и „катюше“» — юным интеллигентным чудиком, «мушкетерствующим» посреди страшно реальной войны.

Первой ролью тогдашнего студента «Щуки» в кино стал Алик Крамер в фильме «Мой младший брат». И в этой постной экранизации затравленного и прославленного аксеновского «Звездного билета» Даль оказался лучше всех — его мальчику действительно виделась внезапно перед ним распахнувшаяся, полная звезд бездна мировой культуры, он был действительно оглушен и воодушевлен звездным дождем надежд и возможностей.

Дальнейшее — крестный путь прочь от иллюзий. С зигзагами и отступлениями к временным очарованиям, которым не может не поддаться истинно и насквозь артистическая натура, но все туда же — к физически острому ощущению невозможности жить и петь в клетке и невозможности забыть о прутьях и замке. Чем дальше, тем злее, просветленней, неотразимей делалось его самостояние. Долго прожить на таком накале нельзя.

Даль был актером по всем статьям культовым, хотя этим словом тогда не то что не злоупотребляли — вовсе его не употребляли. И через десятилетие реальность существования культа Даля удостоверит посвященный ему сайт в Интернете и специальные мероприятия по поводу его годовщин.

После его ухода казалось, что кто-то немедленно должен его на экране заменить. Казалось, что невозможно кинематографу без такого актера, что стало в нем без этого ветерка душновато; что без этой хрупкости, как бы взыскующей защиты, но на самом деле маскирующей волю и лихую мужественность, маловато любви; без этой ломкой, угловатой, «цепляющей» грации, без этой совершенной ни на кого непохожести — скучно, обыденно, пошловато.

Замены не сыскалось. Нужен был не кто-то похожий, а кто-то точно такой же — ни на кого не похожий. Нужен был новый Даль. Такого не бывает. Тем более не могло быть во время, когда проблеск иных далей наглухо замуровали в тупике начала 1980-х гг.

Новейшая история отечественного кино. Том V. СПб., СЕАНС, 2004. С. 511–512.