Мой друг Тролль

Катино сердце пропустило удар, когда ее взгляд встретился со взглядом, исполненным такой пронзительной нежности и печали…

Катя сделала шаг (на этот раз — шаг), вошла в воду, но не ощутила ее. А потом внезапно ушла вниз, погрузилась по пояс… И поняла, что удивительный призрак смотрит не на нее, а на то, что за ней.

Катя не обернулась. Она чудесным образом обрела круговое зрение и увидела двоих. Эти не были призраками, хотя тоже ощущались как нечто бесплотное. Их лица тоже как будто «плыли», постоянно меняли черты…

Двое смотрели на женщину. Один — с нескрываемой болью, другой — с ужасом, жалостью… и завистью. Катя понимала, что они чувствуют. Вернее, ей словно бы кто-то говорил: боль, жалость, зависть, ревность…

— Ты не можешь ее любить… — Эти слова, лишенные голоса, принадлежали тому, кто завидовал.

— Это не любовь… — Лицо второго на мгновение обрело постоянство облика, и Катя узнала беловолосого.

Он неотрывно глядел на женщину, а она — на него.

— Это — больше, — уронил беловолосый.

Первый содрогнулся от боли, которую причинили ему эти слова.

— Зачем? — спросил он.

«Зачем ты привел меня сюда?» — поняла Катя.

— Твое посмертие, — ответил беловолосый. — Ты должен знать.

— Нет! — в ужасе воскликнул первый. По голосу Катя его узнала: Селгарин.

— Нет! Мое время придет не скоро! И я уйду не сюда, а в Тир’на’Ог!

— Ты знаешь, когда придет твое время? — равнодушно произнес беловолосый.

— А она — знала?

— Она не ушла, — беловолосый смотрел с такой жадностью, словно впитывал призрачный образ. Пил жадно и смакуя одновременно: как страдающий от жажды — последние глотки воды.

— Два-три раза в столетие, в особую безветренную ночь я могу ощутить ее прикосновение…

— Не сегодня?

— Не сегодня.

Селгарин не смотрел на призрак — только на беловолосого.

— Почему она не ушла?

— Из-за меня. Не смогла со мной расстаться.

— Но ты…

— Я не приду к ней, — ответил беловолосый. — Сам — не приду.

— А мог бы? — голос Селгарина дрогнул.

— Да.

— Но тогда — почему?

Силуэт женщины начал таять. Но таял долго, и пока он таял, беловолосый молчал. Заговорил, только когда над озером не осталось ничего, кроме клубов тумана.

— А ты мог бы отказаться от мужской части своего естества?

— Ты этого хочешь? — Голос Селгарина дрогнул. — Чтобы — как она…

— Мне это безразлично, — отрезал беловолосый.

— Тогда — зачем?

— Зачем? — беловолосый покровительственно коснулся щеки Селгарина. — Ты еще молод, иначе не задавал бы глупых вопросов!

— Но я люблю тебя! — воскликнул Селгарин. — Я готов ради тебя отказаться от половины себя! Как она!

— А с чего ты взял, что она отказалась добровольно?

…Катя вдруг обнаружила, что озера больше нет. Жуткого леса — тоже. Она лежит на кровати, и тело у нее легкое, как воздушный шар. А беловолосый сидит рядом, в руке его — меч, и он, прищурившись, смотрит вдоль лезвия, словно хочет проверить прямизну клинка. А там, куда направлено острие, метрах в трех, стоит Селгарин, как всегда элегантный, в белой рубашке с короткими рукавами и таких же белоснежных брюках.

— Не мужественность, — негромко произнес беловолосый. — Она пожертвовала ради меня тем, что дороже всего.

— Чем же? — желчно, с обидой спросил Селгарин.

— Жизнью.

— Это счастье — пожертвовать жизнью ради любимого!

Беловолосый опустил меч.

— Дороже жизни ничего нет, — сказал он.

— Не для меня!

— Ты еще молод. — Беловолосый положил меч на ковер. — Со временем ты поймешь. А сейчас уходи. Твой подарок вот-вот проснется…

«Это обо мне, — подумала Катя. — Это я — подарок».

И действительно проснулась.

* * *

В замке что-то щелкнуло, Дима потянул дверь на себя, но она не открылась.

Вот черт! Кажется, запас их удачи иссяк. А ведь всё шло так гладко. Внутрь проникли просто-таки по-детски. Забрались по строительным лесам во внутреннем дворике, отыскали незапертое окно. Потом минут десять бродили по сумрачным и жутковатым музейным залам, пока не услышали в отдалении вопли «радеющих» Детей Ши. По ним и сориентировались. Спуск в подвал никто не охранял. Дверь — тоже. И вот теперь — облом.

— Что ты копаешься? — воскликнула Лейка.

— Уймись, — отмахнулся Дима.

Может, он цифры перепутал, местами поменял? Попробовать другую комбинацию?

Из-за двери тянуло горелым.

«„Бедный Карлссон!“ — подумал Дима, нажимая еще раз (на всякий случай) на те же сенсоры. — Может он — уже…»

В замке снова щелкнуло, и дверь открылась.

Внутри было еще жарче, чем раньше. Горелка ревела. Дно клетки было уже не темно-багровым, а малиновым… Но Карлссон по-прежнему висел на прутьях. И был жив, поскольку дышал.

— Карлссон! — Лейка бросилась к клетке. Дима еле успел ее перехватить.

— Не трогай — обожжешься!

— Но он…

— Он — не ты!

Карлссон разлепил глаза. Не глаза — щелочки. Лицо его распухло, нет, раздулось и стало похожим… Дима отвернулся. Смотреть на Карлссона было страшно.

— Уб-бери ог-гонь… — просипел Карлссон.

Дима наклонился к горелке… и отшатнулся. От раскаленной клетки несло жаром, как из печки. Горелка наверняка тоже раскалилась… Дима оглянулся в поисках рукавиц или какой-нибудь тряпки…

— Ну я и дурак… — пробормотал он. — Вот же баллон!