Мои друзья

У калитки мы остановились, прислушались: там, возле стада, на лугу, словно в благодарность нам, запел козодой. Песня у него монотонная, долгая, походит чем-то на треск будильника.

ЗИМНИЙ ЛИСТОПАД

В старом парке, который начинается за оградой нашего дома, есть кленовая аллея. Снегири наведываются туда каждый день, их манят деревья, сплошь усыпанные легкими крылатыми семенами.

Сидят птицы на кленах важно, покойно, не спеша поклевывают золотистые семена. А до чего хороши! Грудь у снегиря алая. Спинка голубая, а на голове черный берет.

«Ва-ва-ва!» — раздается в морозной тишине. Поют снегири всей стайкой: и румяные праздничные самцы, и скромно одетые самки. Мой дедушка называл их пение «серебряными гуслями зимы».

По временам птицы ныряют в снег, купаются в нем, чертят бороздки и следы-крестики.

От слова «снег» птице название дано — «снегирь». И неспроста: снегири — первые вестники зимы.

Однажды под Новый год мне подарили снегиря. Он жил в просторной деревянной клетке с круглым верхом. Долго высвистывал однообразный, немудреный мотив, а потом скрипел, точно полозья саней по снегу, и стучал по жердочкам толстым клювом, будто гвозди вколачивал. За эту привычку мы прозвали его Гришкой Кузнецом.

Стоило мне или деду подойти к подоконнику, где стояла клетка, как снегирь поднимал на голове черный берет, начиная оживленно скакать с жердочки на жердочку и посвистывать.

Рябину, давленые кедровые орехи, кусочки яблока он брал из рук. Подойдет бочком и степенно возьмет лакомство прямо с ладони.

По воскресеньям мы пускали снегиря летать по комнате, Иногда он садился дедушке на плечо. А к вечеру сам влетал в клетку или облюбовывал себе укромный уголок на оленьих рогах.

В марте, когда снег на дворе начал темнеть, небо заголубело, а по карнизам нашего дома зазвенела капель, мы с дедом сняли с подоконника клетку и направились в парк. Отыскали заветное снегириное место в кленовой аллее и открыли дверцу. Вначале Гришка Кузнец с опаской поглядывал по сторонам, но вскоре услышал родные голоса, скакнул в дверцу и легким ныряющим полетом взлетел на клен. Огладил перышки, распушил грудь и принялся за работу — стал шелушить крылатые семена.

Снегири дружески приняли его в свою стаю, которая вскоре собиралась покинуть наши края и откочевать в северные леса…

По утрам я частенько просыпаюсь от ранней снегириной побудки. В комнате сумеречно, свежо, а за окном слышится призывное; «Ва-ва-ва»…

Прислушиваюсь к заунывной, полной грусти и нежности песне, и перед глазами встает заснеженный старый парк, кленовая аллея, стайка красногрудых снегирей…

Где-то теперь ты, наш Гришка Кузнец?!

Осенью, прежде чем заклеивать окна, я кладу между рамами гроздья красной рябины, боярышник, желтые кленовые листья. Когда ветер начнет скрестись в стекла голыми ветками, а дождь гулко забарабанит по крыше, кленовые листья по временам как бы оживают и чуть слышно позванивают.

Как-то воскресным утром я сидел за столом, читал книгу, Ожившие кленовые листья напомнили мне дремотную тишину леса, разукрашенного лимонно-желтыми, бурыми, вишневыми красками.

Вдруг раздался легкий стук в окно. Кто бы это мог быть? Смотрю… а это снегирь пожаловал. Красногрудый, важный, пышный, с черным беретом на голове. Ну, прямо Гришка Кузнец! Уцепился лапками за раму, словно прижался к стеклу, и замер, точно на картинке нарисован.

«Тук… тук… тук…» — глазок скосил — рябину заметил, а как ее достать — не знает.

Я поднялся из-за стола, чтобы бросить гроздь ягод птице, а снегиря уже и след простыл. Снова принялся читать книгу.

Час-другой прошел незаметно. Стало быстро смеркаться.

К вечеру я вышел в сад. Холодало. В воздухе медленно кружились снежинки, будто продолжался листопад, правда, теперь уже не осенний, ярмарочный, красный, зеленый и желтый, а робкий, зимний, бело-голубой.

И мне показалось, будто хмурый, обезлистевший сад преобразился, словно помолодел.

— Здравствуй, зима! — сказал я. — Мне о твоем приходе утром снегирь доложил!

ОРЕХИ НА ЧЕРЕМУХЕ

Ночью дождь гулко барабанил по крыше. Порывистый ветер гнул сучья, трещали и скрипели стволы деревьев.

С рассветом дождь перестал. Солнце неприметно пробилось сквозь цепочку серых туч. Под окнами запели скворцы. В их прощальных песнях слышится радость и грусть.

Егорка выскочил из дому. Запрыгал по дорожке, оставляя на песке следы. Остановился возле калитки. Забор погнула черемуха. Старая, дуплистая, она упала, будто прилегла отдохнуть.

Егорка потряс мокрый шершавый ствол, словно попросил дерево: «Хватит лежать, поднимайся!» Вдруг откуда-то на него орехи посыпались; один… другой… третий…

— Дедушка! — позвал Егорка. — На черемухе орехи выросли!

— В огороде бузина, в Киеве дядька, — отозвался с пасеки дед. — Утром зачем-то будильник стал разбирать и сломал… Теперь орехи на черемухе?

Не спеша дед подошел к забору, как доктор, ощупал и осмотрел дерево. Сунул прутик в дупло — и на его широкой морщинистой ладони появились орехи…

— Чудеса на свете творятся… — пожал плечами дед.