Мои друзья

Теперь представьте мое положение. Собака меня не знает, я для нее такой же чужой, как и все остальные, и, однако, что-то нужно сделать. Не мог же я признаться перед пассажирами, что так же беспомощен, как они! Да скажи я так, это вызвало бы такую бурю негодования, что я не проехал бы со своими четвероногими и часу.

Я быстро соображал, как поступить. Подождать, пока пес успокоится сам собой? А если он и в самом деле набросится на кого-нибудь? И потом, другие собаки… Растревоженные, они уже напоминали о себе в разных концах вагона злобным рычанием и лаем.

Призвав все самообладание, на какое только был способен, шагнул к овчарке и совершенно непринужденно, даже игриво проговорил:

— Гуляй, Арбат! Гуляй!

Пес закрыл пасть, облизнулся и с недоумением посмотрел на меня. Услышав столь приятную команду в столь неподходящий момент, он опешил, а мне лишь это и было нужно. Схватив намордник, напялил его на голову собаки. В одну руку схватил поводок, волочившийся по полу, а другой принялся гладить овчарку, успокоительно повторяя:

— Хорошо, Арбат, хорошо!

Все это произошло настолько быстро, что никто ничего толком не успел сообразить. Не заметили ни моего секундного колебания, ни подлинной серьезности положения. Пассажиры стали смущенно спускать ноги с сидений, кто-то даже хихикнул, чтобы под смешками скрыть свой испуг, и только женщина, поднявшая панику, безапелляционно заявила:

— Ему что бояться? Собака хозяина не тронет!

От этих слов краска бросилась мне в лицо. «Хозяина»… Если бы она знала! Наклонившись к ножке сиденья, сделал вид, что стараюсь потуже затянуть привязь.

Позже, вспоминая эту сцену, я пришел к убеждению, что именно эта женщина и была главной виновницей всего случившегося. В самом деле, вместо того чтобы реагировать спокойно, увидев, что собака отвязалась, она вскочила на сиденье, закричала, переполошила других. Уверен, что в первую минуту Арбат не собирался ни на кого нападать. Незнакомая обстановка, чужие люди, потеря хозяев — все это обычно настолько деморализует собаку, что она в такой момент больше думает не о том, кого бы ей укусить, а куда убежать самой. Но, когда начался крик и шум, естественно, Арбат воспринял это как проявление враждебности, и тут уж действительно можно было ожидать всяких крайностей.

Пассажиров я, конечно, постарался успокоить, извинился, попутно опять рассказал какую-то забавную собачью историю, и, в общем, все уладилось.

Уладилось, да не совсем. Кто-то все-таки сообщил о происшествии проводнику, тот — «главному», а «главный» категорически предложил мне или высадиться на ближайшей станции самому со всей сворой или, на худой конец, высадить Арбата. Я выбрал последнее.

Пришлось Арбата оставить на каком-то полустанке. С железнодорожным служащим договорился, что приеду за собакой через три-четыре дня. Оставив денег на прокорм и свой адрес, а также заручившись клятвенным заверением, что Арбат будет в целости и невредимости, уехал.

Остаток пути проделал благополучно, без повторения подобных эксцессов, но дома на вокзале секретарь клуба вручил мне только что полученную телеграмму:

«Арбат бежал, предпринимаю розыски, выезжайте немедленно».

Сдав собак вожатым и даже не побывав дома, я пересел в обратный поезд.

Растерянный железнодорожник сообщил мне подробности побега. Арбат оборвал веревку, прогрыз дощатую дверь чулана, где сидел взаперти, и скрылся. Трехдневные поиски не дали никаких результатов. Пес не находился.

— Знать, что такая бестия, ни в жизнь не согласился бы его оставить у себя! — сокрушался мой железнодорожник.

В поисках беглеца я объехал все окрестные деревни, всюду справляясь, не видал ли кто собаки, похожей на волка, но результаты были неутешительны.

Но вот на пятый день, когда уже был готов бросить поиски, в одной деревушке, километрах в тридцати от станции, мне сообщили, что на хуторе у пасечника забежала в амбар какая-то собака.

Старика пасечника, этакого древнего, замшелого деда, я застал за любопытным занятием. Он чистил старинную фузею, старательно отдирая с помощью керосина вековую ржавчину, и в первую минуту принял меня не очень любезно.

— Здеся собака, — заявил он мне равнодушно. — Сидит у меня в анбаре, с голодухи, видно, туда полез. Только я его тебе не отдам. Откуда я знаю, что он твой? Разве только тебя признает… Я его кончить решил: шкура у него хороша! Ох, и лют! Не собака, чистый зверь… На что он тебе? Я уж его всяко пытал, ничего не берет, не подпускает, как бешеный. А может, он и впрямь бешеный, а? Вот ружьишко у меня имеется, против волков держу, так попробую пальнуть. Проржавело только, окаянное! — сокрушался дед, заглядывая в покрытый раковинами ствол.

Потребовались немалые усилия, чтобы доказать старику, что пес не бешеный и что дед обязан отдать его мне.

— Погоди палить-то, — уговаривал я его. — Вот лучше я попытаюсь, может, ко мне подойдет?

— И не думай! — решительно возражал пасечник. — Семьдесят годов на свете живу, а такого лютого не видал. Ох, и зверюга! Помяни мое слово, оторвет он тебе башку!

Все же он прекратил чистку своей «пушки» и повел меня во двор.