Мои друзья и горы.

   Для начала нас пропустили через барокамеру. Я помню, как меня всего облепили датчиками, посадили в барокамере в удобное кресло, зачем-то привязали ремнями и стали откачивать воздух, постепенно снижая давление до уровня, соответствующего подъему на высоту свыше 5000 м. При этом через определенные интервалы делали остановку минут на пять и в это время предлагали выполнять какие-нибудь арифметические расчеты, читать стихи наизусть или просто записывать свои ощущения.

   На высоте 6000 м я легко разделался с умножением чего-то на что-то, на 6500 м — с удовольствием прочел четверостишие Мандельштама («Звук осторожный и глухой плода, спадающего с древа...»), на 7000 м записал, что чувствую себя великолепно, хотя с удивлением заметил, что у меня несколько изменился почерк. На следующей остановке — на 7500 м буквы вдруг перестали меня слушаться, пошли вразброд, но все же что-то осмысленное я нацарапал.

   На предложение начать «спуск» я ответил решительным отказом, и меня «подняли» на 8000 м — гималайскую высоту, между прочим. Здесь я решительно взялся за перо, чтобы написать, как хорошо я себя чувствую на высоте если не Эвереста, то почти Аннапурны, но текст получился примерно следующим: «Чувствую себя х... х... х...». Не поймите меня превратно, я действительно хотел написать «хорошо», но карандаш меня плохо слушался, и через букву «х» я не смог толком перебраться, а «о» у меня просто не получилось. В следующий миг я потерял сознание, а очнулся, услышав встревоженный голос доктора Малкина, когда меня «спустили» до высоты 5000 м. Потом было очень интересно ознакомиться со своими «высотными» записками. Никаких неприятных последствий для моего здоровья этот инцидент не имел, Следующим шел Дима Дубинин, а я наблюдал за ним через окошечко барокамеры. До высоты 6000 м с ним ничего интересного не происходило, но когда его «подняли» до 6500 м, я вдруг увидел, что голова у него упала набок и весь он как-то обмяк. В тот же момент от окошка меня оттолкнул доктор Малкин и, увидев испытуемого, немедленно открыл подачу воздуха. Дима ожил через несколько мгновений, но на все беспокойные вопросы о том, что с ним произошло, толком ничего ответить не мог. Когда он вышел из барокамеры, Малкин показал ему  записи многоканального самописца, которые в начале Диминого «подъема» выглядели как обычные последовательности больших и малых пиков, а потом вдруг превратились в прямые линии. «Я, — сказал Малкин, — сначала решил, что прибор сломался, а когда взглянул на тебя, понял, что дело не в приборе и тебя надо немедленно спасать!»

   Диму стали расспрашивать, а как же он в горах ходит на высотные восхождения? Дима припомнил, что иногда на высоте, когда он долго находится без движения, он вдруг начинает ощущать нечто вроде общей слабости, но это немедленно проходит, как только начинается движение. Тут доктор Малкин заметил с удовлетворением профессионала: «Вот теперь все ясно. У тебя очень редкий синдром Адамса, характеризующийся нарушением синхронизации возбуждающего и тормозящего импульсов сердечной мышцы. В условиях гипоксии и полного покоя в барокамере у тебя почему-то произошла блокировка возбуждающего импульса. Очень-очень интересный результат, и мы им еще займемся». Но в ответ на несколько недоуменный взгляд Димы он поспешил добавить: «Не беспокойся. На тебе мы не собираемся ставить никаких повторных экспериментов для проверки своих предположений».

  Когда вся наша команда прошла через барокамеру, доктор Малкин нам объявил, что он очень доволен результатами испытаний, которые показали, что мы существенно менее чувствительны к гипоксии в сравнении с летчиками-испытателями, которые обычно отказывались продолжать подъем уже на «высоте» 5000-5500 м.

  В следующий наш приход в Институт медико-биологических проблем нас отправили на центрифугу. Очень запомнился сам обряд подготовки к испытанию. Датчиков на меня навесили еще больше, чем в барокамере. Затем надели на голову шлем, снабженный какими-то приспособлениями, и усадили в люльку, подвешенную на конец штанги, другой конец Которой был закреплен на роторе центрифуги. Я был весь зафиксирован ремнями так, что не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни головой.