Мои друзья и горы.

Общим для нас было критичное отношение к советскому строю, чем и определялись оценки конкретных событий и действий властей. Конечно, обсуждалась и вся история с «Доктором Живаго» Пастернака, и «Один день Ивана Денисовича», а позднее и другие самиздатовские романы Солженицына, и Карибский кризис, и ссылка Сахарова, и ввод войск в Чехословакию, а потом и в Афганистан — в общем традиционный набор тем разговоров на обычной диссидентской «кухне» того времени. Чаще всего инициаторами таких разговоров были Олег Брагин, Вадим Ткач или я. Накал полемики резко возрастал, когда в спорах принимали участие Саша Балдин или Игорь Щеголев, с их повышенной эмоциональностью в сочетании с выдающимися способностями к аналитическому мышлению. С наступлением эпохи перестройки дискуссии стали особенно горячими и четко обозначились сторонники и противники партии Ельцина — Гайдара — Чубайса и проводимых ими реформ, хотя надо признать, что среди нас не было никого, кто бы жалел о коммунистическом прошлом. Боб Горячих со свойственным ему здравомыслием был менее всех склонен слишком уж серьезно относиться к политическим баталиям того времени. Что касается Жени Тамма, то он, хотя и разделял наши диссидентские взгляды, крайностей не переносил и вообще не любил включаться в эти споры, справедливо полагая, что политика — дело настолько грязное, что не заслуживает обсуждения. А когда время перестройки закончилось и ушли в прошлое персонажи этого исторического действа, споры о политике стали неинтересны и сами собой почти прекратились, к вящему удовольствию нашего начальника.

   Ну а как насчет выпивки? Конечно, да! Хотя имелись и расхождения: с одной стороны был Мика, абсолютный трезвенник, утверждавший, что он и без вина может радоваться жизни, а с другой — Боб, любивший выпить и старавшийся всех остальных приохотить к этому занятию. Между этими двумя полюсами и располагались все остальные. Был один случай, когда Мика сумел каким-то образом убедить нас встречать Новый год без спиртного — вроде бы получилось неплохо, но все-таки как-то пресно. Повторять этот опыт больше никому не захотелось. Так что в историческом плане победа была, безусловно, за линией Боба, но, конечно, со значительными коррективами в сторону умеренности возлияний — за этим всегда тщательно следил Е. Тамм.

   Здесь читатель вправе спросить: «А неужели не скучно было вот так ежемесячно (а иногда и того чаще, если случались дни рождения или празднование Нового года) собираться почти одним и тем же составом на протяжении десятков лет?» Ответ может прозвучать неправдоподобно или, по меньшей мере, странно: «Нет, не скучно. А иначе, зачем бы мы собирались?» Притягательность этих сборищ объяснялась не только искренним взаимным интересом к делам и жизни друг друга, но и тем, что в нашем сообществе каждый чувствовал себя совершенно раскованно и свободно, чего нельзя было сказать о самочувствии во внешнем мире, насквозь пропитанном фальшью официальной советской жизни.

   Но, как известно, «довлеет дневи злоба его», иными словами, у всех есть множество каждодневных больших и малых дел и забот, которые в состоянии, так сказать, «перемолоть в труху» и не такие тесные связи между людьми. Что же нас все-таки спасало от этой опасности?

   В жизни каждого из нас бывало так, что в силу разных обстоятельств просто не хватало времени, сил и желания идти еще и на «День дежурного». Несколько раз такое случалось и со мной, и я хорошо помню свои тогдашние ощущения: «Ну зачем я туда пойду? Я их всех люблю, но не до них мне теперь. Сейчас все это мне просто не надо!» Но стоило поддаться этим настроениям и два-три раза пропустить «День дежурного», как вдруг появлялось ощущение нарастающей опасности потерять нечто, представляющее абсолютную ценность.

   Особенно остро это ощущал Боб Горячих, и ему мы во многом обязаны столь многолетним сохранением нашего братства. Помнится, в один из моментов, когда из-за всяких личных неустроенностей я стал отходить от наших общих дел, Боб меня позвал выпить пива, как это бывало и раньше. В этот раз он был непривычно серьезен, и главный мотив его разговора «за жизнь» выглядел примерно так: «Старик, у тебя, я знаю, сейчас нелегкое время и ты отчуждаешься от нас. Но ведь то же самое может случиться со мной или Женькой или Олегом — и что тогда? Что останется у тебя, у меня, у других, если мы разбежимся каждый по своим делам и заботам? Ведь вся наша компания может тогда рассыпаться! Мы не можем допустить, чтобы просто так потерять то, что так нелегко и ценой таких потерь нами создавалось. Все зависит от нас, и каждый не может этого не понимать».

   Не могу поручиться за точность выражений, но смысл Бориных слов был именно таков. Боб более других осознавал, сколь значимо для всех нас наше дружество, очень переживал, что оно может быть утрачено, и поэтому не жалел усилий, призывая нас сознательно культивировать это «нежное растение». Сам же Борис всегда был готов буквально «положить душу свою за други своя».