Мои друзья скандинавы

— Так вот, я повел Эльзу знакомиться с Русалочкой. Только мы подошли к ней, как из воды на берег выползает морячок. Он только что участвовал в драке, и противники для охлаждения бросили его в воду. Увидев меня, моряк поднял приветственно руку и радостно завопил: «Здравствуй, Ханс!» Я быстро увел жену от моря, а она с укором спросила: «Почему ты меня не предупредил, что все алкоголики в Копенгагене твои друзья?» Мы сняли квартиру случайно на одной улице с домом для умалишенных. Они обычно прогуливались поблизости. И в первом же письме к матери в Вену Эльза написала, что Копенгаген город приятный, но датчане, по всей видимости, народ вырождающийся: на улице встречаешь очень много слабоумных… Тогда я переменил квартиру. Новое наше жилье на этот раз оказалось вблизи от дома инвалидов. И во втором письме к матери Эльза сообщала, что она ошиблась: среди датчан есть немало умных людей, но, к сожалению, слишком много безруких и безногих. Больше четверти века живет она в Дании и о чем теперь пишет матери, я не знаю, — и Шерфиг улыбается доброй, так располагающей к нему улыбкой…

С тех пор мы с Хансом встречались не раз, и вот сейчас мой приятель, археолог и журналист Эрик, за рулем своей ярко-красной малолитражки мчит нас из Копенгагена во Фреденборг к Шерфигу.

Эрик только что вернулся из Орхуса, где в городском театре в его переводе уже второй год с успехом идет «Снегурочка» Островского.

До времени, назначенного Шерфигом, у нас больше часа, а точность скандинавов всем известна. Но на нашем пути — «Луизиана», известная картинная галерея.

Рассказывают, что у богатого сыровара было три жены. И случайно ли вышло или он нарочно подбирал, каждая из них носила имя «Луиза». В память ли о первой, в честь ли третьей он назвал свою усадьбу, стоящую в вековом парке на живописном берегу Эресунда, «Луизиана». Усадьбу эту перекупил другой сыровар, нынешний хозяин, и построил у самого берега пролива одноэтажные выставочные павильоны. В архитектуре их гармонично сочетается кирпич, дерево и стекло.

Идешь по кирпичным полам, под бревенчатыми балками выстеленного буковыми досками потолка, останавливаешься перед просторно развешанными картинами современников и все время ощущаешь за спиной, стоит лишь обернуться, дыхание моря. Через стеклянные стены видны высокие дубы и вековые буки, раскинувшие свои ветви над зеленеющими газонами, и проходящие по проливу океанские суда, белокрылые яхты, и противоположный берег — Швеция.

Несмотря на то что недавно открытый музей современной живописи «Луизиана» отстоит в тридцати километрах от города, в Хумлебеке, он стал ныне самым посещаемым музеем Дании. В прошлом году в нем побывало двести сорок четыре тысячи человек, в то время как расположенную в центре города на проспекте Ханса Христиана Андерсена «Глиптотеку» посетило сто шесть тысяч, а прославленный Музей Торвальдсена, тоже в центре Копенгагена, и того менее — восемьдесят тысяч человек.

Минуты в залах «Луизианы» проходят с такой быстротой, что не успеешь оглянуться, они уже сложились в час. И уже надо торопиться, чтобы не опоздать.

Когда я впервые приезжал к Шерфигу, он, чтобы мы с Эриком не сбились с пути — от железной дороги до его хуторка около трех километров лесом, — встречал нас на полустанке, вместе с двенадцатилетней дочуркой Кристиной.

Еще в поезде Эрик полусерьезно, полушутя сказал, что Шерфиг лечил свои глаза за счет тюремной администрации.

И вот тогда, шагая по дороге, которую с обеих сторон обступили высокоствольные буки, я спросил Шерфига, как это случилось.

Утром самого длинного дня в году, когда гитлеровские полчища перешли границы Советского Союза, датские власти арестовали вместе с другими коммунистами и Ханса Шерфига.

Больше года он находился в заключении. И без того слабое зрение все ухудшалось и ухудшалось. Тогда его перевели в тюремную больницу.

Вскоре гитлеровцы потребовали, чтобы датские власти передали им всех политических заключенных для отправки в немецкие концентрационные лагеря…

В этот день врач, сочувствовавший движению Сопротивления, будто невзначай сказал Шерфигу:

— Я забыл ключ в замочной скважине черного хода.

Через этот черный ход Шерфиг бежал из тюремной больницы и перешел на нелегальное положение.

Поселился он неподалеку от своего теперешнего дома, у одного из старых друзей. Тут он написал антифашистский роман «Идеалисты». Рукопись была переправлена в Швецию и издана там в то время, когда гитлеровские ищейки безуспешно разыскивали ее автора по всей Дании.

Даже встречаться с семьей, с родными Хансу было опасно.

На какие же средства жил Шерфиг эти годы, со дня освобождения?

— Я писал картины, и мой друг продавал их. Некоторые полотна попадали даже на ежегодные выставки.

Люди, знавшие о положении Шерфига и сочувствовавшие ему, покупали картины из чувства солидарности.

А были и такие любители живописи, которые не знали, что Шерфиг-писатель и Шерфиг-художник один и тот же человек. Если бы это было всем тогда известно, его картины, конечно, не могли бы попасть на выставку.