Мои друзья скандинавы

Дом стоит на высоком холме, и нам в продышанный на стекле круг видны берег скованного льдом пролива между островами и разбросанные по лесистым склонам на нетронуто-белом снегу строения соседних хуторов цвета спелой брусники.

День ясный, солнечный, безветренный. Полупрозрачные дымки подымаются из труб прямо вверх. Заиндевевшие сосны и березки не шелохнутся, словно боятся потревожить тонкое вологодское кружево, в которое их облачил мороз.

Из окна горницы, натопленной жарко, как топят только на севере, видна желтая стена другого дома, срубленного почти впритык.

— Его тогда не было, — говорит хозяин, поймав мой взгляд. — Он построен позже. Это «дом старика».

Я уже раньше замечал, что во многих крестьянских усадьбах здесь за одной оградой вблизи друг от друга поставлены два жилых дома. Один получше, побольше, второй — поскромнее. Не в обычае здесь двум поколениям взрослых жить вместе. Владелец хутора старится, ему уже не под силу хозяйствовать, и, передавая бразды правления старшему сыну, он отдает ему и большой дом, а сам со старухой переселяется доживать век в меньший, в «дом старика»…

Окрестные шхеры славятся своим известняком. Немало народа сыздавна подрабатывает тут на ломке камня и у печей, обжигающих известь.

И поэтому, когда Бергману, отцу нашего собеседника, сказали, что у него заночует немецкий геолог профессор Мюллер, который приезжал разведывать запасы известняка, а теперь торопится домой в Германию, он ничего не заподозрил.

— Но парни, которые провожали Мюллера на остров Лиллмяле, хотя и были под хмельком, уверяли отца, что тут дело не в известняке, а в политике. Политика так политика! Разве есть финн не политик? — продолжал хозяин свой рассказ. — Но только через десять лет, когда я уже собирался жениться, в семнадцатом году, отец как-то раскрыл газету. «Так вот, оказывается, кто такой профессор Мюллер, который ночевал у нас!» — воскликнул он.

В газете была фотография Ленина.

Я внимательно разглядываю блеклые цветы на обоях, хотя понимаю, что за полвека они уже не раз переклеивались.

— Он был в черном пальто с каракулевым воротником и в черной каракулевой шапке, — вспоминает старик. — А печь тут была другая. Кирпичная, побеленная. Это уже после я переложил ее, поставил нынешнюю… Вот, кажется, и все. Я ведь был тогда совсем еще мальчуганом…

Старик словно просит извинить за то, что не может нам помочь полностью восстановить картину, каждый штрих которой нам хотелось запечатлеть в памяти.

На легковушке около двух часов мы добирались сюда из Турку то по мостам, перекинутым с острова на остров, то по снежной колее, а через незамерзающий пролив на остров Кирьяла переправились на мотопароме, Ленин же ехал сюда на тряской телеге. Хотя декабрь тогда был уже на исходе, зима стояла бесснежная, и санный путь еще не установился. Залив же затянуло льдом гладким, темным, ненаезженным. Лошадь на нем скользила всеми четырьмя копытами… И только за полночь со своим спутником, студентом Людвигом Линдстремом, Ленин добрался до пролива перед островом Кирьяла. Возчика с лошадьми отправили обратно и колоколом у пристани вызвали с той стороны паромщика. Кое-как перекарабкались через скользкий от льда кряж на острове Кирьяла и добрели наконец до постоялого двора, принадлежавшего огромному, неуклюжему, как медведь, крестьянину Фредериксону.

Заспанная, но приветливая фрекен Фредериксон, улыбаясь нежданным гостям, поставила на стол хлеб, масло, сыр и кувшин молока.

На постоялом дворе зимой отапливалась всего одна комната для приезжих, и в ней стояла одна-единственная кровать. Линдстрем уступил Ленину место у стенки, а сам прилег с краю. Проснулись они только перед обедом…

Декабрьский день короче воробьиного носа: не успеет рассвет оглядеться, как спускаются сумерки, и, кажется, нет конца им. Но, как ни торопился Ленин, хозяин уговорил их заночевать. Хотя Владимир Ильич и в самом деле очень устал, но все же главным доводом, решившим дело, было утверждение старика Фредериксона, что у него ноют суставы, а это верный знак того, что скоро пойдет снег. А по снегу лучше ехать, чем по скользкому льду, и быстрее можно добраться до хутора Бергмана на острове Ноуво и потом дальше на санях до Лиллмяле, мимо которого пролегает фарватер на Стокгольм… Повезет их на санях один из сыновей Фредериксона.

У старика было два сына. Старшему, Вилле, он оставлял в наследство лодки, невода, землю, младшему, Карлу, — постоялый двор. И Карл собирался ехать в Хельсинки на поварские курсы, стать поваром, чтобы приезжие летом — а места здесь были дачные — столовались у него…

Суставы старика Фредериксона хотя и предчувствовали перемену погоды, но на сей раз не распознали, в какую именно сторону она изменится.