Мои двенадцать увольнений

Я заберу тебя домой, когда буду уверен, что ты в порядке. Меня пытались выгнать из палаты, но не удалось. Я должен знать как она. Она то мерзла, то пылала, все реже приходила в себя, все чаще бредила. Лекарства не действовали, а меня все пытались убедить, что ей лучше. А потом стало страшно, она перестала метаться, часто неглубоко дышала, а пульс бешено колотился. Впервые за многие годы я пытался молиться, вспомнил когда-то давно вбитые в мою голову бабушкой молитвы. Я все просил ее бороться и не оставлять меня. Глупо просить, когда тебя не слышат, но я просил.

— Пить хочу.

— Сейчас, Ники.

Вместо привычного голоса медсестры Яны, голос шефа, его тоже в больницу положили, в нашу, бюджетную, где коек не хватает? Хотя нет, палата же отдельная, и на палату не очень похожая. Но капельницы и какие-то пикающие приборы были. Ладно, когда силы будут открыть глаза и осмотреться, узнаю где я. А пока силы были только на несколько фраз.

— Что ты делаешь в моей постели?

— Это моя постель.

— Моя, я же в ней сплю.

Логика наше все. Плохо, что глаза открываться совсем не хотят, уже устала от собственной усталости.

Сделав пару глотков воды, она опять уснула. Поправил одеяло, и лег рядом, так надежней. Как только кризис миновал, забрал ее, как и обещал, домой, к себе домой. Вчера были последние капельницы, и распрощался с сиделкой, внутримышечные уколы делать умею. Не понравилась мне это Яна, вроде все делает, но грубо как-то, и от ее уколов синяки остаются. Телефон заставил выбраться из постели, Кравец названивал несколько раз в день, выспрашивая о состоянии Ерец, если бы он был рядом, морду бы набил, додумался отправить ее на Пилоны.

— Как ты мог ее туда послать?

— Ты опять, я же уже все сказал. Дурак старый, не подумал.

— Она высоты боится.

— Не может человек с правами пилота высоты бояться.

— С какими правами?

— Да, ты у нас мало что о Ники знаешь, управлять самолетом она может. Как она?

— Лучше. Температура еще есть, но врач сказал, что через пару дней пройдет.

— Береги ее.

— Пытаюсь, если бы еще ее другие не увезли, была бы в порядке.

— Андрей, ты опять. Извинялся же уже. Мне прилететь, покаяться?

— Нет. А то еще выгоню к чертям.

— Пусть она мне позвонит.

— Как здорова будет, так и позвонит. И не названивай, мы спим.

— Говорил же, что ее надо почаще в постель укладывать.

— Иди к черту.

Спать с Ники было невозможно, она то и дело скидывала одеяло, я то и дело ее в него укутывал, кажется, я всю ночь только этим и занимался.

Утром проснулась почти бодрой, даже встала без посторонней помощи. Дверь открываться не хотела. Смыться не получилось, хоть голову помою, да и все остальное тоже. Пушистая пена, горячая вода, красота. У меня скоро в привычку войдет выживать шефов из спален, хотя по обрывкам воспоминаний и судя по примятой рядом постели выжить Ковина так, и не удалось.

— Ты что тут делаешь?

— Моюсь. А Вы идите отсюда, не смущайте меня.

— Я уже все видел.

Вот скотина, я прямо почувствовала, как стала пунцовой.

— Врач не разрешал еще мыться. Вылезай.

— Я быстро-быстро.

— Даю пять минут.

— Мне хватит.

В коммуналке научилась мыться быстро, так что уложилась.

— Это еще что?

— Укол. Ложись.

— Я сама его сделаю.

— Ложись.

— А вы знаете, что можно в бедро и руку делать еще?

— Знаю, но предпочитаю делать туда, куда умею. Ложись, Николь.

Иногда с ним бесполезно спорить. Сам укол был безболезненным, а вот лекарство с жжением растекалось по моему телу.

— Садист.

— Чувствуешь, уже хорошо, раньше не реагировала.

— Изверг.

— Предпочла бы остаться в больнице?

— Я домой хотела.

— Привез домой.

— К себе я хотела.

— Так адрес надо было сообщать до потери сознания.

Не знает он мой новый адрес, и пусть не знает и дальше. Пришлось смерить температуру добровольно, как-то не хотелось узнать, как он сможет заставить. Меня опять закутали в теплое одеяло, и через несколько минут я спала.

Мучениям моим нет конца, мало того, что я терплю его навязчивую заботу, стойко сношу уколы в его исполнении, и все потому, что он не смог меня доверить профессиональной медсестре, которую сам же и нанял, а потом уволил, так как она недостаточно нежно ко мне относилась (а какая нежность должна быть у медсестер?), так я еще должна терпеть его пение. Вот и сейчас он собирался сделать мне очередной укол и напевал: «Если кой-какими частностями пренебречь, мне нельзя моей подругой не гордиться: грациозная походка, культурная речь и прелестный шрам на правой ягодице». Скотина, в песне совершенно ясно пелось шрам на левой ягодице, это у меня на правой, а в песне на левой!

Всего два укола осталось, и я смогу сбежать домой. Сколько же сил пришлось потратить, чтоб уговорить его меня выпустить! Уперся рогом, нарушать режим буду, а врач сказала, что все очень серьезно и чудом выжила, и прочее занудство. Не будь вас в моей жизни, то и чудес таких бы не было, жила бы себе спокойно и работала в издательстве.

Хорошо хоть позволил перебраться в гостевую комнату.

— Николь Александровна, Вы же обещали мне соблюдать режим!

— А чем я его нарушаю?

— Я запретил работу.

— Так я и не работала, почту посмотрела и все.