Мой французский дядюшка

Кусты обрывались, река поворачивала, вдаваясь в берег. От заводи отходил в реку старый каменный причал. Пожилой мужчина в фетровой шляпе и пальто кормил чаек. Теперь они кричали - грустно и пронзительно.

- Я тоже чайка, - вдруг прошептала Дамья.

- Что? - не понял я.

- Я тоже кричу! - она повернула ко мне печальное лицо. - А меня не слышат. И ты не слышишь.

Так, сейчас начнутся актерские стенания и причитания, позы и угрозы, стра- сти-мордасти. И все - фальшиво, знакомо, надоело.

Но почему не поют дрозды?

Белые чайки носились над рекой, подбирали зерна, которые незнакомец бросал в воду - широко, далеко от берега.

На каменном причале, обломанном то ли временем, то ли людьми, сидели грязные голуби, а по воде скользили два лебедя, те самые, что летели мимо. Как подводные лодки с поднятыми перископами.

В заводи плавали три маленьких лебеденка, совсем крошки. Так вот куда ле­тели лебеди!

Пьер задумался. Поразительная панорама, особенно если снимать с противопо­ложного берега: мы, идущие в кустах, - мелькнем и снова появимся.

Затем исчезнем в них. какой красивый кадр!

Сюрпризы осени удивительны.

Необычно четко проступает другой берег - и белые дома, и дальняя колоколь­ня, и пустое поле, и серая кайма дороги.

Четко, как в бинокле.

Ближе и острее восприятие окружающего. С того берега.

Мрачно, холодно.

И дрозды не поют.

Может, она придумала, что они поют?

32

Запись по фильму

Волосы под мышками у девушки, загорающей на залитом солнцем пляже. Еще один наплыв — морской еж, у которого слегка подрагивают иглы. Снова на­плыв. Голова другой девушки, снятая почти вертикально сверху и окруженная каше в виде диафрагмы. Диафрагма открывается, и мы видим, что эта девушка окружена толпой, пытающейся прорваться сквозь полицейский заслон. Стоя в центре круга, девушка старается подцепить палкой с земли отрезанную руку с накрашенными ногтями. Один из полицейских подходит к ней, резко ее отчиты­вает, затем нагибается, подбирает руку, заворачивает и кладет в коробочку, которая была на шее у велосипедиста. Он передает все это девушке, в ответ на ее благодарность по-военному отдавая честь. Следует подчеркнуть, что, когда полицейский передает девушке коробку, она страшно волнуется и это волнение буквально изолирует ее от всего происходящего. Она потрясена и словно вслуши­вается в отдаленное эхо церковной музыки, быть может, связанной с ее ранним детством. Удовлетворив свое любопытство, толпа рассеивается.

Брови Горгулова сошлись к переносице.

- А зачем врал про зверинец?

- Ничего не врал, я в нем служил.

- Снова врешь! Как ты мог ветеринаром служить? Вы посмотрите на этого лгуна! - поэт снова перевел глаза на молчащего Пьера.

Поплавский не обиделся. Его часто уличали в откровенном вранье, потому он был равнодушен к обвинениям. Главное - захватывающая история. Интрига, ве­селое приключение. Из которого герой-рассказчик всегда выходит победителем.

- Нет. Не служил я ветеринаром. Я ухаживал за зверями. Слушайте. Большое круглое здание, как цирк. В середине арена, а вокруг клетки. У арены столбы и на них на цепях попугаи. В клетках - тигр, потом этот, в пятнах, - как его? - да! леопард, дикая африканская кошка, рысь, гиена, обезьяны. Звери по очереди вы­ходили из клеток и гуляли по арене, катались в песке. По свистку зверь уходил в свою клетку - так были приучены. Иногда надо было свистеть несколько раз. Клетки были разделены на две части двойными дверьми на пружинах. Прежде чем входить в клетки, надо принять горячий душ, вытереться хорошо, посыпаться тальком, надеть шелковую пижаму.

- Пижаму? - недоверчиво ухмыльнулся Горгулов.

- Пижаму! - вдохновенно продолжал Поплавский. - Сначала я молился, перед тем как войти.

- Ты? Молился? Ну, это ты, брат, врешь!