Мой гарем

— И не подумаю, мне уже сейчас хочется спать. Сергей Иванович извинит меня, я ужасно устала, — докончила она действительно усталым голосом и протянула Лютикову руку, и тот, целуя руку, вдруг похолодел от испуга, что так скоро и так просто кончился соблазнительный сон.

Но тут произошло нечто, перевернувшее душу Сережи вверх дном. Он стоял на пороге гостиной. Валентина, уходя и повернувшись спиною к племяннику и мужу, многозначительно расширила глаза и сделала рукой чуть заметный знак.

— Дося, — крикнула она небрежно, — а что, ежики еще не разыскались? Пойдемте, Сергей Иванович, уж так и быть, покажу вам на прощанье ежиков.

И не успел Сережа пройти за ней, как уже в гостиной она сплела свои пальцы с его рукой и быстро зашептала:

— Неужели ты не догадался, глупый? Уводи их поскорее, освободись от них как-нибудь и возвращайся сюда. Постучи ручкой двери, Дося откроет. Милый, милый… У-у, ямочки, усики…

Валентина поспешно оглянулась. Никого. Грохочущие голоса в столовой. И вдруг она поднялась на цыпочки, буйно закинула руки, обвила Сережину шею, и он вкусил долгий, знойный поцелуй.

— Барыня, сумасшедшая, довольно! — говорила Дося, заслоняя их.

Сережа оторвался. Дося стояла прямая, стройная, на прямых, чуть-чуть расставленных ногах, и молча, неподвижно смотрела прямо ему в глаза.

— Не смей смотреть, — ревнивым шепотом крикнула Валентина, — дразнилка!.. Ежик, ежик, — закричала она громко, — ну, вот вам, займитесь ежиком. Спокойной ночи.

И, убежав в спальню, с силой захлопнула дверь. Сережа потыкал ежика ногой и, не взглянув на Досю, вернулся к Антону Герасимовичу и офицеру.

VI

Когда собрались уходить в ресторан, Антон Герасимович в застегнутом на нижнюю пуговицу сюртуке, в форменной фуражке, сдвинутой на затылок, странно выворачивая локти, с трудом влез в поданное Досей пальто и сказал:

— Какая у меня добрая жена: и в ресторан сама вытолкала, и на дорогу десять рублей дала. И откуда у нее завелись такие капиталы?

А Дося, провожая Лютикова, шепнула:

— Остерегайтесь, не выдайте себя. Барин заметил, ревнует.

Сели на двух извозчиков: Сережа вместе с Антоном Герасимовичем, и поручик Мерц — один. Высоко стояла золотисто-розовая луна, благоухала клейкая молодая зелень Александровского парка, по-весеннему гулко стучали подковы по обшивке мостов, и Нева дышала не только теплом, но, казалось, молодостью и любопытством и ожиданием самого Сережи. И его уже нисколько не шокировало соседство пьяного, небритого и неопрятного Антона Герасимовича, и в то же время он не испытывал ни малейшего чиновничьего почтения к нему.

— Вы меня извините, Антон Герасимович, но я уже думаю домой, кстати, я живу отсюда в двух шагах.

— Удирать? Не позволю, — кричал Антон Герасимович.

— Вам со мной будет скучно, я ведь не пью.

— И то правда. Куда ты годишься!

— Ну, вот видите. Зато поручик молодец.

— Верно, молодец. Мерцулька, ты где? — опять крикнул он.

— Здесь, — ответил офицер сзади.

— Извозчик, стой! — зарычал Антон Герасимович.

И вышло совсем легко, что он перелез к Мерцу, а Лютиков остался один.

Для отвода глаз Сережа проехал впереди несколько кварталов, потом, махая шляпой, свернул на Морскую, и через минуту извозчик мчал его назад. Розовая луна, призрачные колонны двух маяков, свистки пароходов, красные и зеленые мерцающие огоньки — все слилось с биением Сережиного сердца и снова стало похоже на позабытый, когда-то прочитанный рассказ. Сережа бросил извозчику деньги, лихорадочно, не дыша, взлетел по ступенькам лестницы во второй этаж, нащупал дверь и осторожно дернул за ручку один раз.

Дверь тотчас же открылась, да она и не была заперта, и Валентина отступила перед Сережей на два шага. Она уже была в другом, белом тонком капоте, с теми же голыми руками и шеей, и снова, едва он успел раздеться, ее руки лежали у него на плечах.

— Дося! Пришел, — каким-то поющим голосом говорила она, — спрячь к себе в кухню его шляпу и пальто и потуши огонь в гостиной… Ах, какое счастье, — продолжала она, когда Дося потушила лампу и они уселись на диване, — как же тебе удалось его перехитрить?.. Я боюсь, что ты не заметил его подозрений. Он — чудовище. Он отпускает меня из дому по часам. Иногда он нарочно прибегает на минуту со службы, чтобы проверить, дома ли я. Да, да, я совсем заколдованная принцесса. Я ненавижу его, но он убьет меня, если я от него уйду. Дося, — крикнула она, — скажи, сколько барин тебе заплатил в последний раз, чтобы ты хорошенько следила за мной.

— Десять рублей, — тотчас же отвечала из передней Дося, очевидно, слушавшая разговор.

— Ха-ха-ха! А Дося отдала эти десять рублей мне, а я их сегодня дала ему же на ресторан. Правда, смешно? Дося, что ты там прячешься? Пойди на минутку сюда. Сядь. Ну, что, нравится он тебе? Хочешь, поделим его — одну половинку тебе, другую мне? Милый, милый, а вам нравится Дося? Если бы вы знали, какая она, в сущности, красавица! Какое у нее тело! Она вся матовая, точно из гипса, и холодная как лед. У-у, гадюка! И глаза как у змеи. Пойди, пойди, позлись.

Дося поднялась, постояла молча секунду и ушла.