Мой гарем

— Я не придаю никакого значения самым грубым фактам... Но тут я знаю больше, чем факт. Я знаю, что вы были в обмороке от его первого поцелуя.

— Была. Но зато не было второго.

— Но зато было бесконечное опьянение.

— Это не любовь.

— Я и не называю это любовью.

— Господи!.. Это невыносимо... Это какая-то западня!.. Вы не даете мне опомниться... Вы меня совсем запутали, сбили... Уходите, уходите, я не могу больше ничего слушать. Здесь ужасно душно, пахнет какими-то цветами... Это вы надушились лориганом?.. Я ненавижу эти развратные духи... Они насильно заставляют меня чувствовать вашу правоту... Что делать?.. Что это такое?.. Что делать?..

— Подчиниться логике моих слов.

— Правда?

— Да, да, да... Это будет сном, мимолетным праздничным сном, в котором вы никому не будете обязаны отчетом... Милая.

— Подождите, постойте... Барышня... Да барышня же... Наконец-то: 3—11—89... Да, да. Леонид Иваныч? Леня?.. Узнали?.. Взяла и вспомнила... По какому случаю? Захотелось. Захотелось вспомнить... Нет, это с вашей стороны свинство. Почему вы перестали звонить?.. Какое вам дело до моего жениха. Жених — одно, а вы — другое... Не понимаете моего настроения? Очень определенное настроение: крылышки Эрота... Не сердитесь... Какая мистификация? Я просто переменила убеждения... Под влиянием одного... одной... одной умной книги... Заглавие? Я не помню заглавия... Подождите: книга, кажется, обиделась. Тем лучше — приезжайте ко мне... Конечно, сейчас. Книга берет шляпу... Уходит... До свидания, до свидания... Нет, нет. Это не вам, а книге... Да уходите же, наконец... Леня, милый, приедешь?.. Конечно, сейчас, сию минуту... Милый, милый, милый...

СОЛНЦЕ

В самый полдень по аллее, ведущей к озеру и дальнему запущенному парку, прошла красивая женщина с бледным лицом и глубокими утомленными глазами. Студенту-медику Ефремову, служившему в курорте третий сезон подряд, уже давно надоели молодые и молодящиеся, ищущие исцеления от болезней и от скуки барыньки, а те подробности, которые он знал о каждой из них по-приятельски от главного врача, расхолаживали всякий интерес. В комнате было сумрачно и прохладно, молодая женщина, которая прошла мимо, жила в курорте целую неделю, причем, появляясь каждый вечер то в читальне, то в казино, не привлекала особого внимания. Но сегодня в Ефремове почему-то шевельнулось любопытство.

Все, начиная с замедленной и точно плывущей походки, мечтательно закинутого бледного лица в гладкой соломенной шляпке, с отогнутыми книзу полями, и кончая узким черным платьем, рельефно облегавшим тело, было странно. Вспомнил Ефремов, что женщина совершенно здорова, лечится официально только от малокровия, но в то же время, не в пример скучающим курортным барынькам, ведет замкнутую жизнь и явно избегает знакомств.

Студент опоясал чесучовую косоворотку толстым шелковым шнурком, легкомысленно надвинул на затылок фуражку, взял трость и вышел.

Тополя, насаженные редко, почти не давали тени, и казалось, что их неподвижные, беспомощно распростертые ветки вот-вот запылают от зноя. Но в зное этом не было ни сухости, ни духоты, и был он похож на чье-то чудовищное, пламенное и свежее дыхание. В истоме наслаждения и муки сиял горячий песок, и отдельные песчинки смотрели выжидательно и остро, как мириады завороженных змеиных глаз, и точно умоляли: «Еще, еще!»

И песок, и ветки тополей, и обвитые сплошным темно-зеленым плющом нарядные домики курорта с белыми крышами, и разноцветные зеркальные шары среди цветочных клумб, и даже мутно-синее, ленивое и пьяное небо, — невидимыми жадными устами впитывали золотой, струящийся с вышины огонь. Еще, еще, еще... Блаженно таяла мысль, умирала память, и когда Ефремов дошел до низенького частокола, отделявшего курорт от степи, то ему показалось, что он никогда не будет в силах отворить калитку и переступить порог. Но случилось как раз напротив, что он уже не мог остановиться и, гонимый жестокими и нежными волнами ослепительно золотого воздуха, пошел вперед.

«Почему на ней черное платье? — думал Ефремов, двигаясь по аллее расслабленными шагами. — Почему непременно черное и как решилась она на эту утонченную пытку? Сознательно или бессознательно отдает она свое тело ненасытным солнечным ласкам и не скрывается ли тут какое-нибудь извращение, причуда, один из бесчисленных капризов женщины-мечтательницы, фантазерки?»

Ефремов шел по раскаленному песку, жмурил глаза, и у него было такое ощущение, как будто он стоит на месте, а тополя, с молитвенно поднятыми к небу серебряными ветвями, один за другим, плывут ему навстречу. На полдороге к дальнему озеру и парку, в стороне от аллеи, возвышалась квадратная беседка со скамейками на плоской крыше, и студент, в изнеможении, поднялся по шатким ступеням наверх. Кровь гудела у него в ушах, а перед прищуренными глазами пылал песок, пылала клочковатая седая трава, и мутно-синее, совершенно опьяневшее небо мгновениями казалось красным.

Сидя на площадке, Ефремов постепенно приходил в себя и продолжал думать о женщине, надевшей черное платье в знойный июльский полдень.