Мой гарем

Все ему вспомнилось ясно, рельефно и мучительно — каждая подробность его знакомства с Ольгой Ивановной. Выступили наружу ее недостатки, ее фальшь, которых он не замечал раньше. Точно завесу отняли от глаз. «Боже! Да неужели это с первого дня началось? Какой ужас! Она пила у него вино, и я поверил, что у них ничего не было! За что же это? Зачем она лгала?» И ему сделались ненавистны эти стены, этот тяжелый, одуряющий запах, эти бесчисленные капоты, все, все... Он страдал. Ему было горько сознавать, что и эти светлые и яркие страницы своей жизни он должен вычеркнуть совсем и навсегда.

Он дожидался Ольги. Раньше он всегда ложился спать, когда она предупреждала его, что пробудет на практике всю ночь. Если она возвращалась раньше, он не слыхал ее звонка. Он спал спокойно. Теперь он лежал в постели, вздрагивая от ужаса, гнева и нетерпения. Хачатрянц не вернется: он уехал на праздники в Кронштадт, к знакомым. Денисов дождется ее и услышит от нее все.

XV

Она не оправдывалась, но возражала. Он сказал ей, что знает все. Он не был страшен, он был скорее смешон и жалок. Его губы дрожали, голос прерывался, глаза были полны слез.

— Оля! Оля! Скажи, за что ты меня обманула? Быть может, я ошибся или сам вызвал это, скажи?

Она сидела на стуле в ленивой позе, с сонными глазами, в небрежной и смятой прическе. Она не смотрела на него и молчала.

Денисов закричал:

— Скажи же хоть слово!

Она как бы очнулась:

— Что мне говорить: ты все знаешь... Мне не хотелось разочаровывать тебя тогда... Я знала, что у тебя не хватит решимости жениться на мне... да я и сама не пошла бы за тебя. У меня все-таки есть совесть: я старше тебя... Ты чист... Ты бы очень скоро узнал меня и возненавидел... Ты знаешь, — она вдруг оживилась, — ведь я люблю тебя: со мной никто не был так нежен, ласков... Ты согревал меня, Коля!

— Зачем же ты обманывала? Зачем?..

— Ах, Коля! Почем я знаю?.. Этот человек поработил меня... Ты не поймешь этой власти, это обаяние какое-то, сила неотразимая... Женщина сама хочет быть рабой такого человека... Он мне слова доброго не говорил, он умел только приказывать, и я повиновалась. Клянусь тебе: он был один... А тебя я люблю... ты и теперь мне нужен, как воздух.

Она потянулась к нему.

Он с криком выбежал из комнаты.

XVI

Он пролежал в постели месяц. Будагов и Хачатрянц по очереди ухаживали за ним. Он почти не приходил в сознание. Когда он впервые очнулся и увидел перед собой Будагова, ему показалось, что он только что родился на свет. Он ничего не помнил, улыбнулся широко и радостно и потянулся так, что его кости захрустели. Он попросил воды.

В комнате была открыта форточка; в нее волной вливался весенний воздух. Со двора доносился шум... Говорили люди; приходили разносчики, стучали в кузнечной мастерской... Денисову виднелся маленькой клочок голубого, прозрачного неба, косые тени, падавшие на чистые, омытые дождями стены. Денисову захотелось есть.

— Ну, слава Богу, кряхтишь, кляча! — сказал Будагов, и его серьезное, слегка осунувшееся лицо озарилось доброй и любящей улыбкой.

— Степа! Долго я лежал? — слабым голосом спросил Денисов.

Будагов зажал ему рот.

...В половине мая, в два часа дня, к Николаевскому вокзалу подъезжали на извозчике двое студентов: Денисов — худой, бледный, обросший бородой, но с бодрым выражением лица и веселыми, блестящими глазами, и Будагов — как всегда, серьезный и сосредоточенный.

Когда они вошли в зал первого класса, их встретил Хачатрянц, который явился проводить отъезжавшего Денисова.

Студенты уселись за стол, спросили пива.

— Ну, маладец, маладец! — говорил Хачатрянц, чокаясь с Денисовым. — Наконец поправился, прекрасно, собственно говоря.

— Да что говорить — кляча! — добродушно сказал Будагов.

— Ты смотри... панимаишь, кланяйся Волге, скажи, что Аракел Хачатрянц скоро ее увидит, по дороге в Тифлис.

— Хорошо, хорошо! — говорил Денисов.

Друзья торопливо заговорили на прощанье. Скоро у технологов кончатся экзамены. Будагов приедет в К. Хачатрянц тоже погостит недельку. Вместе проведут время, вспомнят старину, споют «крамбамбули». Денисов счастливо улыбался.

Раздался первый звонок. Носильщик занял Денисову место в спальном вагоне третьего класса. Студенты вышли на дебаркадер. Они стояли у вагона. Вокруг них играла жизнь, суетился народ. Под железной аркой вокзала слышался гул... Вдали дребезжали дрожки, где-то по мостовой везли железо. Из трубы паровоза вился черный дым, достигал края крыши и стлался по ней. У полотна, за сторожевыми будками и водокачками, тянулись и зеленели деревья. А сверху ослепительно сияло солнце.

Студенты обнялись перед третьим звонком. Денисов ушел в вагон. Он стоял у окна с сумкой через плечо, и безумная радость охватывала его. Наконец-то он едет туда, в К., на Волгу — в чистые объятия ароматного воздуха, раздольной степи, великолепной зелени, в объятия родителей, сестер и братьев. Какое счастие! На родине он обновится душой и продолжит свое «маленькое дело».