Мой гарем

— Приятное известие, — закричал он с порога, — адмирал только что получил телеграмму, что фон Бринкман собирается сегодня на целый день... В результате: барышни перед зеркалом, на велосипедах не едем, обед закатывается со всеми онёрами, а вечером, как ни финти, — Павловск... За что я терпеть не могу этого господина? — растрепав свою рыжую бороду, патетически продолжал студент и стал откладывать на пальцах: — Что он глуп, это еще не беда. Что не читает ничего, кроме «Правительственного вестника», тоже. Что у него наружность профессора верховой езды, не важно. Что он ухаживает за Сашенькой и даже, по-видимому, имеет матримониальные намерения — черт с ним. Что, презирая меня уже за одно то, что я студент, он тем не менее, из страха получить от меня в один прекрасный день в морду, трясет мне руку — наплевать... За что же тогда? А вот за что. За то, что господин статский советник фон Бринкман — тип. Понимаете ли вы, что все эти благоухающие, идеально выбритые пассажиры первого класса воображают, что весь мир существует только ради того, чтобы иметь честь производить для них шампанское, породистых лошадей, тонкое сукно, кафешантанную музыку и всякую дребедень. Черт бы их расподрал! И ведь сколько этих ничего не делающих начальников канцелярий... Знаете что, — неожиданно оборвал студент, — я решил ему устроить бенефис, и вы мне нужны больше, чем кто-либо. Успокойтесь, — добавил он, увидав испуг на лице Чебыкина, — для вас ничего страшного. От вас требуется только быть благородным свидетелем. Вот именно мне и хотелось бы на ваших глазах, на глазах человека, которому он заведомо подает два пальца, как-нибудь посадить этот ходячий желудок в лужу.

Чебыкин только что встал и весь находился под впечатлением волшебного, очаровательного сна, приснившегося ему под утро.

Видит он, что на нем студенческая серая тужурка и что вместе со своим благодетелем Ипполитом Максимовичем, подготовившим его в университет, он сидит в буфете на царскосельском вокзале и пьет пиво. Студент любовно хлопает его по коленке и все время приговаривает: «Да, коллега, так-то, коллега!» — и затем еще что-то на латинском языке, страшно ученое, но для Чебыкина совершенно понятное. Потом куда-то исчезает вокзал, и Чебыкин со студентом ходят по бесконечной аллее, причем Ипполит Максимович идет впереди под ручку с Леокадией, а Чебыкин — позади с Сашенькой. И Сашенька ему будто бы говорит: «Какая на вас славная тужурка, а ведь теперь я за вас выйду замуж. Леокадия за Ипполита Максимовича, а я за вас». И они все ходят по аллее, и у Чебыкина сладко замирает сердце, а ручка Сашеньки, теплая и нежная, дрожит на его руке.

Проснувшись, Чебыкин чуть не заплакал от горя, что он проснулся, и в то же время ему сделалось стыдно, что он осмелился увидеть такой самонадеянный и дерзкий сон. И теперь, стоя перед студентом, он скромно и как-то виновато моргал глазами и говорил:

— «Историю культуры» Липперта я, Ипполит Максимович, прочитал, штрафованных два рассказа тоже прочитал, но, вследствие явившегося сегодня препятствия, изложу их содержание завтра.

— Ну вас с рассказами, — махнул рукой студент, — вот вы все равно опять канцелярщину загнули. «Вследствие явившегося сегодня...» Отвечайте лучше: поедете с нами вместе в Павловск?

— Не представляется возможным, Ипполит Максимович, — тихо и по-прежнему виновато произнес Чебыкин.

— Вздор, — сказал студент, — почему?

— Извините, но так как до сего времени ни разу... И притом необходим соответствующий костюм.

— И это вздор, — сказал студент, — я сам нарочно так и останусь в рубахе. А главное, я беру вас под свое покровительство. Вот, например, на обед я вас сегодня не приглашаю, ибо никаких обедов не устраиваю... Ну, а в Павловск особых приглашений не нужно. Пускают без билетов. Во всяком случае, знайте, что если вы не поедете, то этим обидите меня.

— Поеду, — решительно произнес Чебыкин, — как это можно. Ввиду вышеизложенного... Обязательно поеду.

И у него был такой вид, как будто ради студента он решался на необыкновенно героический поступок.

XV

Когда прошел часовой поезд, мелькнув вдали игрушечной лентой вагонов, а затем, минут через пять, у калитки сада показались покатые круглые плечи и блеснул на солнце цилиндр, Леокадия, студент и Чебыкин сидели втроем на скамейке, адмирал, вытащив с террасы качалку, читал газеты, а Сашенька одна задумчиво прогуливалась по дорожке.