Мой гарем

Чебыкин стоял у себя в комнате в простенке между окнами и одним глазом посматривал на начальство. А «начальство» было в том же модном разноцветном пальто с круглыми и покатыми плечами, в желтых перчатках и ботинках, и палка с загнутой, как у опереточного пастуха, ручкой висела на согнутом локте руки.

Голос у фон Бринкмана был какой-то приторный, медовый, и теперь в нем отсутствовали те холодные, стальные нотки, которые Чебыкин слышал в канцелярии еще утром.

С террасы вышли Леокадия и студент. Барышня была одета скромнее, чем в прошлую поездку в Павловск, а на студенте была надета излюбленная им темно-серая тужурка. И Чебыкин увидел, как его «просветитель» утрированно медленно и спокойно подошел к фон Бринкману, высоко поднял рыжую бороду и, как бы снисходя, протянул руку. И фон Бринкман, подававший на службе подчиненным два пальца, с тем чтобы сейчас же брезгливо выдернуть их обратно, тут поспешно снял перчатку и, взяв протянутую руку студента, долго мял ее в своей. А студент, не сказав ни слова, в ожидании Сашеньки уселся с Леокадией на скамейке. Они о чем-то таинственно и тихонько совещались, и Чебыкину показалось, что рыжая борода несколько раз кивнула в его сторону.

— Что-то наш Модест Николаевич поделывает? — неожиданно громко сказал студент, когда адмирал и фон Бринкман проходили мимо.

Но это не произвело никакого впечатления ни на того, ни на другого.

Леокадия смеялась, не поднимая глаз, и делала протестующие жесты.

— Удивительное дело, — еще громче сказал студент, когда те проходили снова, — и куда запропастился Чебыкин? Модест Николаевич, Модест Николаевич!

Чебыкин спрятался в простенке, опустился на корточки и похолодел от неловкости и страха.

Фон Бринкман прервал разговор с адмиралом и, повернувшись к студенту, спросил:

— Какого это вы Чебыкина зовете? Знакомая фамилия, даже вдвойне. У меня в канцелярии служил сначала отец, а теперь сын. Вы говорите, Модест? Нашего как раз, кажется, и зовут Модестом.

— Да, — отвечал студент, — Модест Николаевич называл какую-то канцелярию. Очень хороший малый. Да вот что-то его не видать. Пойти разве к нему...

И он быстро направился в палисадник, а когда, переступив порог комнаты, увидал Чебыкина, сидящего на кровати с перекошенным от ужаса лицом, то сначала расхохотался, а потом сказал:

— Послушайте, какого дьявола вы киснете здесь? Пойдем-те-ка в сад.

Чебыкин махал руками и, плотно сжав губы, отрицательно качал головой.

— Да вы не этого ли гуся стесняетесь? — говорил студент. — Кажется, вы не в канцелярии, а у себя дома... Да вы совсем рехнулись, — вглядываясь в Чебыкина, продолжал студент и вдруг закричал в окошко: — Леокадия Васильевна! Модест Николаевич здесь, сейчас идет.

Чебыкин чуть не упал в обморок, побелел как полотно, и, если бы, на его счастье, с террасы не вышла Сашенька и все не заторопились на вокзал, студенту пришлось бы тащить его в сад силой. Так, дружными усилиями, тренировала Чебыкина молодежь.

XIII

Чебыкин долго не мог разобраться в своих чувствах. И студент, и барышни, и даже сам адмирал казались ему людьми совершенно особого мира, одаренными всеми добродетелями и лишенными всяких недостатков.

Барышни были одинаково красивы, утонченно воспитаны и различались между собою только тем, что одна переодевалась чаще и причесывалась пышнее другой и что в глазах у Сашеньки постоянно сверкали какие-то смеющиеся загадочные искорки, а у Леокадии взгляд был спокойный, глубокий и добрый, и над Чебыкиным она подшучивала гораздо реже. Впрочем, шутки Сашеньки все равно не доставляли ему ничего, кроме удовольствия.

Студент был колоссально образован и производил такое впечатление, как будто знает решительно все.

У адмирала была такая осанка, такой внушительный, авторитетный и в то же время добродушный голос, такие белоснежные кители и чехлы на фуражке, так уютно и непринужденно висел на шее орден Владимира, что Чебыкин чувствовал к адмиралу какое-то благоговение, и притом без всякой примеси страха. Наконец Левушка, розовый, подвижный, с плутовскими глазками и ушками на макушке, был прелесть что за гимназист.

И эти люди жили между собою в такой гармонии, что временное недовольство друг другом, какой-нибудь спор адмирала со студентом, случайная размолвка барышень казались чем-то придуманным нарочно, шуточным, вызывали у Чебыкина веселую, благожелательную улыбку.