Мой генерал

Изнутри плотного облака пыли вдруг вышел Федор Тучков, держа под уздцы двух потных лошадей. Они больше не задирали морды и не дрожали, шли спокойно, только уши у них ходили и раздувались ноздри. Отец мальчишки оказался как бы с другой стороны, и он пытался снять с лошади какую-то тучную даму в панаме.

– Видишь, видишь? – спрашивала Марина у мальчишки. – Все обошлось, все хорошо.

Мальчишка больше не гудел, только длинно всхлипывал и прижимался к Марине боком, и она обнимала его и чувствовала, как дрожит маленькое тельце.

Федор Тучков передал поводья тому самому типу в подвернутых тренировочных штанах, подоспевшему снизу, а сам ринулся с обрыва, осыпая за собой огромные неровные пласты песка.

– Федор!! – закричала Марина и закашлялась от пыли.

Люди кое-как спускались на землю, доходили до травы и почему-то садились на нее, как будто только что пережили катастрофу самолета.

– Спасибо вам, – подскочивший молодой мужик схватил своего мальца в охапку и крепко прижал к себе.

Малец пискнул:

– Папочка! – И обнял его за шею, и прижался, и уткнулся, а потом пристроил подбородок на плечо и уставился на Марину блестящими глазами. Отец тоже посмотрел.

– Испугались?

– Очень.

– А мы с женой утром поссорились из-за этих лошадей! Она говорит – не ходи, опасно, да еще с Сашкой. А я говорю – чего там опасного!

– Что случилось? Вы не видели?

– Да у одного лошадь как взбесилась! Ну и остальные переполошились. Пошли, Сашка, скорей к матери, а то она как узнает, так тоже… переполошится! Пошли, Сашка!

Тут Марина вдруг вспомнила про Вадима и про то, как страшно он упал и покатился в обрыв и как Федор Федорович, осыпая огромные пласты песка и смешно перебирая ногами, побежал под горку. Она вскочила, ринулась за ним, даже оттолкнула кого-то с дороги, чего никогда раньше не делала. Небольшая толпишка стояла на краю обрыва, и еще одна – побольше – обнаружилась, когда Марина заглянула вниз, и по пляжу кто-то бежал, и лица у всех были одинаковые испуганно-любопытные.

Федора Тучкова Четвертого нигде не было.

Марина стала осторожно спускаться прямо здесь, где песчаные острова обрушивались из-под ног бесшумной лавиной. До лесенки ей бежать не хотелось. Только бы нога не подвернулась и не зашлась от боли.

На половине спуска она не удержалась, взмахнула руками и с размаху села в песок. Немного проехала в песчаной лавине и оказалась у ног Павлика Лазарева.

– Здрас-сте, – поздоровался Павлик. Марина снизу вверх смотрела на него. Он не сделал ни одного движения, чтобы помочь ей подняться. Вид у него был недовольный, и только, никакого любопытства.

– Поехал на лошадке кататься! – жалостливо сказал кто-то в толпе. – Вот и покатался!

– Жену надо бы найти, – высказался еще кто-то. – Или с кем он тут?

Уже все было ясно, даже по тому, как странно люди молчат или говорят сдавленными «жалостливыми» голосами, все было ясно, а слова только подтвердили догадку, но Марина все-таки спросила:

– А он… что он? Он… вообще-то жив?

– Вообще-то он помер, – нехотя сказал Павлик. – Шею сломал или спину. А может, и то и другое.

И сверху вниз посмотрел на Марину, которая все ковырялась в песке у самых его ног, поправил на носу зеркальные очки и добавил задумчиво:

– Вот подлость какая!

– Да потому что это не развлечение для праздных гуляк-с! Нет-с, не развлечение! Мы же не кельты, которые рождались в седле! Мы не приспособлены, ленивы, неловки! Как можно этого не понимать! Лошадь – животное тонкое, интеллектуальное, непростое!

– Да че же ты говоришь, Иоаныч? Вот у нас в том годе мерин Звонкий повез, стало быть, председателеву тешшу в дальний лес, да и случись тама у них…

– Генрих Янович, разве такое возможно, чтобы лошадь ни с того ни с сего сбросила седока?

Это Федор Тучков спросил, и Марина даже голову не повернула. Он не стал с ней разговаривать, когда она в конце концов пробралась к нему там, на обрыве.

Он просто отвернулся от нее.

Он не сказал ей ни слова.

Он с досадой стряхнул ее руку, когда она взяла его за широкое запястье.

Больше никогда в жизни она не приблизится к нему.

Больше никогда в жизни она не станет на него смотреть.

Больше никогда в жизни она не возьмет его за руку.

– Генрих Янович?

– Да, ты нам ответь, ответь, Иоаныч! – Ирина Михайловна, почему вы называете деда Иоаныч?

– Дак а как же? Иоаныч и есь!

– Да он Янович! Генрих Янович!

– Вот недослышала я! Как ты говоришь? Яковлеч?

– Вероника, не приставай к Ирине Михайловне! Мне, собственно, решительно все равно, как именно…

– Это же не дикий мустанг! Это обычный… укрощенный жеребец! Почему он вдруг его сбросил?!

– Не знаю, Федор Федорович, ничего не могу толком ответить. Могло быть все, что угодно. Лошадь от испуга или от боли…

– Дак, стало быть, в дальний лес! А тама по веснянке мужики наши волчицу караулили. Волчица-то на Угурь-озеро ушла и щенят увела, а дух ейный, волчий, остался, и вот наш мерин Звонкий…

– Ни испуга, ни боли! Я в двух шагах стоял. Лошадь успокоилась моментально.

– Такое тоже возможно, Федор Федорович! Говорю же, животное непростое, интеллектуальное, не всегда управляемое!