Мой генерал Торрихос

У тех, кто считает себя торрихистами, нет оснований не иметь перед собой ясной линии действий. Как и нет оснований считать торрихизм пустым словом, не наполненным содержанием. И более того, у них нет оснований объединять Торрихоса с торрихизмом, чтобы не совершать его собственных ошибок. Поднявшись на плечи Торрихосу, мы видим дальше него.

Я всегда думал и чувствовал, что Бог охраняет атеистов. То есть надо наследовать от Учителя прежде всего его достоинство и преданность Правде, большую, чем преданность ему самому. Не могу здесь не процитировать Аристотеля: «Платон мне друг, но истина мне дороже». А ведь он сказал это после того, как более 20 лет был учеником Платона, усвоив, таким образом, самый главный его урок относительно преданности друзьям и истине.

Торрихизм, таким образом, превосходит Торрихоса благодаря Торрихосу. В этом сама суть торрихизма, он создан Торрихосом для развития, в котором должен превзойти своего создателя, как в теории, так и в революционной практике.

Насильственная смерть генерала Торрихоса поставила точку в его трудах и действиях, но не остановила его свободолюбивого духа, который будет всегда с нами в борьбе за нашу Америку. Ужас и масштаб нашего поражения из-за его смерти гораздо меньше, чем масштаб того триумфа, к которому нас приведёт наша память о нём и его революционная теория. Они не убили генерала Торрихоса. Они превратили его в наше знамя.

Глава 8. Воспоминания одного просвещённого сержанта

Вот что такое Торрихос и торрихизм. Ну а Омар, каким был он? Разумеется, им же. В соответствии с одним из постулатов торрихизма, где «быть» и «казаться» совпадают, что и называется интимной истиной. Потому что говорить одно, а на деле быть другим — большой грех. И двойной грех — быть плохим и носить на лице маску хорошего. Это как раз случай тех бессовестных моралистов, к которым можно применить крестьянскую пословицу: «Курицы-чистюли, клюют дерьмо, а клювик мыли».

Можно быть хорошим человеком, но не быть великим государственным деятелем. Но нельзя стать великим государственным деятелем, не будучи хорошим человеком. И Омар Торрихос был великим государственным деятелем и хорошим, добрым к людям человеком.

Если он, например, ел что-то, что ему особенно нравилось: кубинский сыр или лазанью с домашней пастой, — он часто отрезал кусочек из своей тарелки и предлагал отведать его соседу за столом, разделяя тем самым своё удовольствие с другим.

Если он узнавал, что кого-то из его знакомых постигла беда, он часто приглашал к себе этого человека, чтобы тот просто пожил с ним рядом пару-тройку дней. И даже не для того, чтобы утешать, а просто для того, чтобы он не оставался наедине со своей проблемой.

Так было, например, с одним из солдат его охраны, который случайно застрелил своего товарища. Парень был в шоке, не хотел ни есть, ни говорить. Однажды почти шёпотом он спросил меня, знает ли генерал про это. Я ответил, что, скорее всего, нет. Парень попросил меня сообщить генералу об этом инциденте. Я сообщил.

Генерал сразу всё понял и послал за ним. И позвал его прямо к себе домой для просмотра фильма, снятого студией студенческого экспериментального кино Панамского Университета. Волшебное кино-лекарство вылечило солдата. На следующее утро он проснулся здоровым.

Хочу рассказать и другую забавную историю, которую стоит включить именно в эту главу, потому что каждый из нас является не только предметом, вступающим в отношения с другими людьми, но и объектом их отношения к вам. Другими словами, каждый из нас не только Глаз, который смотрит на других, но и Глаз, на который смотрят другие. И в этом случае он смотрел на Омара.

Было около 2-х часов ночи. Была моя очередь идти дежурить в карауле у террасы дома генерала в Фаральоне. Я вышел из автоприцепа-спальни, где спали солдаты охраны. Вышел, и на меня обрушилось такое звёздное небо, какого я не видел больше никогда в жизни. Никакие другие огни: ни луны, ни ночное сиянье городов — не могли сравниться с тем, что было надо мной. Звёзды охватили всё небесное пространство и молчаливо мерцали будто бы рядом, хотя каждый знает, как они далеки. Я вспомнил мысль Паскаля: «Боюсь молчания этой бесконечности».

Эта бесконечность тоже вселила в меня страх, но одновременно — и чувство величия. Всё это вмещалось во мне. Бесконечность и абсолютная тишина смерти вдруг взрывались кваканьем лягушек в унисон с мерцанием звёзд. И это тоже вмещалось во мне. «Ты смертен, ты можешь умереть! И ты станешь бесконечностью», — говорила мне эта тишина, будто поджидая меня у черты моей кончины. Так с одной стороны смерть превращает нас в прах, но делает нас вечными с другой.

С этими мыслями я подошёл к месту, где должен был отдежурить свою пару часов. Подходя к воротам бригады «Мачо и Монте», стал заранее ступать громче, чтобы вдруг не разбудить в опасной близости какого-нибудь спящего в казарме солдатика. Был как-то случай, когда вот так, с перепугу, один солдат убил неслышно подошедшую близко к казарме лошадь.