Мой год отдыха и релакса

Тут я заметила еще один стикер. Он был налеплен на сломанный видак. Вот ужас! Вероятно, еще одно банальное послание Ривы, наставление «жить полноценной жизнью». Я встала и сорвала его. Так и есть, банальность: «Все, что ты можешь вообразить, реально. Пабло Пикассо». Только вот почерк не Ривы. Я даже не сразу узнала его. Это был Пин Си.

Я бросилась в туалет.

Рвота напоминала кислый, приправленный молоком сироп. Брызги попали мне на лицо. Я увидела, как в ней крутились две таблетки бенадрила, которые я недавно проглотила. Несколько дней назад я, возможно, и попыталась бы их выудить, но они все равно уже почти растворились. Пускай улетают, сказала я себе. К тому же два бенадрила — это просто ерунда. Все равно что тушить лесной пожар соплями. Или укрощать льва, прислав ему почтовую открытку. Я спустила воду и села на холодный кафель. Какое-то время вокруг меня кружились стены, покачивался пол, словно на корабле в шторм. Мне было паршиво. Мне что-то было нужно. Без этого я просто свихнусь. Я чувствовала, что умираю. Я прибавила громкость звонка на телефоне, чтобы услышать, когда позвонит Рива. Медленно встала. Почистила зубы. Мое лицо в зеркале было красным и мокрым от пота. Это был гнев. Это был страх.

Я снова села на диван, уставилась на телеэкран и положила ноги на кофейный столик. Я смяла идиотскую записку, которую оставил Пин Си. Потом положила ее на язык, и она медленно растворялась. На канале киноклассики у Теда Тернера показывали «Сибил». Я решила сохранять спокойствие. Я жевала и по кусочкам глотала размокшую бумажку. «У Салли Филд булимия, — сказала бы Рива, если бы оказалась в комнате. — Она сама откровенно говорила об этом. Джейн Фонда тоже. Все это знают. Помнишь ее ляжки в тех видео с упражнениями? Они были не натуральными».

— Ох, замолчи, Рива.

— Я люблю тебя.

Может, и правда. Вот почему я ее ненавидела.

Интересно, для моей матери было бы лучше, если бы я украла все ее лекарства, как Рива украла мои? Риве повезло, что ее мучит только мысль о горящем теле ее матери. «Индивидуальные сковороды». Тело ее матери хотя бы уничтожено. Его больше нет. Моя же умершая мать лежала в гробу, став усохшим скелетом. Мне все-таки казалось, что она готовилась к чему-то, что ждало ее на том свете, и страдала перед смертью, поскольку вся иссохла и стала дряблой. Ругала ли она меня? Мы похоронили ее в ярко-розовом костюме от Тьерри Мюглера. Ее волосы были безупречными. Ее помада была безупречной, кроваво-красной, «Кристиан Диор 999». Интересно, выцвела ли сейчас помада там, в могиле? В любом случае мать превратилась в твердую кожуру наподобие сброшенного панциря огромного насекомого. Такой моя мать и была. А если бы я перед тем, как вернуться в школу, выбросила в унитаз все ее лекарства и вылила весь ее алкоголь? Может, в душе она и хотела, чтобы я это сделала? Может, это наконец сделало бы ее счастливой? Или, может, оттолкнуло бы ее от меня еще дальше? «Моя родная дочь!» В моей душе еле уловимо зашевелилось сожаление. Я подумала, что оно пахло, как мелкие металлические деньги. Воздух на вкус был похож на батарейку, когда до нее дотронешься языком. Холодный и электрический. «Я не готова занимать пространство. Простите меня за то, что я живу». Может, у меня начались галлюцинации. Может, у меня был инсульт. Мне был нужен ксанакс. А еще клонопин. Рива забрала даже мою пустую бутылку жевательного мятного мелатонина. Как она посмела?

Я составила мысленный список препаратов, которые хотела принять, а потом представила, что пью их. Сложила ладонь ковшиком и высыпала на нее невидимые таблетки. Я глотала их по одной. Не помогло. Меня прошиб пот. Я вернулась на кухню и выпила воды из-под крана, потом сунула голову в холодильник и увидела бутылку текилы «Хосе Куэрво», завернутую в мятый пластиковый пакет. Я обрадовалась, что это не человеческая голова. Я пила текилу и сердито смотрела на фотку Ривы. Потом вспомнила, что у меня есть ключи от ее квартиры.

Я НЕ БЫЛА В ВЕРХНЕМ Вест-Сайде несколько лет, с того дня, когда я в последний раз приезжала к Риве. Эта часть города казалась мне безопасной, рациональной. Все здания были массивнее. Улицы шире. Там ничего не изменилось за последние годы после моего окончания «Коламбии». Вестсайд-маркет. Риверсайд-парк. 1020. Вест-Энд. Дешевая пицца ломтиками. Может, поэтому Рива любила ее. Дешевая выпивка. Булимия стоит недешево, если у тебя тонкий вкус. Мне всегда казалось нелепым, что Рива решила остаться там после окончания учебы, но теперь, проезжая по Верхнему Вест-Сайду в кебе в моем состоянии лихорадки и отчаяния, я поняла, что жизнь в прошлом дарила тебе стабильность.