Мой год с Сэлинджером

У стеллажа с Сэлинджером я задержалась и стала рассматривать знакомые корешки. Почти все эти книги были у моих родителей: «Над пропастью во ржи», «Выше стропила, плотники» и «Симор: введение» в мягких обложках; «Фрэнни и Зуи» – в твердой, причем книга в таком идеальном состоянии, будто ее никто никогда не открывал. Но все они прошли мимо меня. Почему? Почему я до сих пор не прочла Сэлинджера? Так сложились обстоятельства. В старших классах учительница литературы никогда не давала нам задание читать «Над пропастью во ржи». У меня не было старших братьев и сестер, которые торжественно вручили бы мне томик на четырнадцатилетие и сказали: «Ты должна это прочесть». А потом подходящий момент для Сэлинджера прошел – я об окошке между двенадцатью и двадцатью годами, ведь именно тогда подростки, любящие читать, сходят с ума по Холдену Колфилду. Теперь меня интересовала сложная и мрачная литература, большие толстые романы, соцреализм. Я читала Пинчона, Эмиса, Дос Пассоса, Фолкнера, Дидион и Боулза – писателей, чьи депрессивные и унылые романы резко контрастировали с тем, как я себе представляла Сэлинджера. А мне он казался невыносимо милым, нарочито причудливым, и как-то уж слишком все его боготворили. Мне совершенно не хотелось читать волшебные сказки Сэлинджера о старом Нью-Йорке и не по годам развитых детках, анализирующих дзенские коаны и теряющих сознание на диване, не в силах вынести тиранию материального мира. Я бы никогда не открыла книжку, героев которой звали Бу-Бу и Зуи. И я не могла симпатизировать семилетке-вундеркинду, цитирующему Бхагавад-Гиту[13]. Даже названия рассказов казались какими-то подростковыми и заумными: «Хорошо ловится рыбка-бананка», «Дядюшка Виггили в Коннектикуте».

Я не нуждалась в развлекательном чтении. Я любила провокационную литературу.

Агент по недвижимости подвел нас к красивому рядному дому[14] на Северной Восьмой улице, в квартале от железнодорожной станции и рядом с большой польской булочной. Голые деревья отбрасывали тени на снег в свете уличных фонарей.

– Это здесь, – сказал он, отпер парадную дверь и прошел мимо изящной лестницы, ведущей наверх, мимо квартир первого этажа к двери в задней части дома.

«Куда мы идем?» – подумала я, ступая позади моих спутников. Нас провели во внутренний дворик, утопающий в снегу; там, в глубине, стоял крошечный трехэтажный домик, весь разваливающийся и заброшенный, как избушка на курьих ножках, – тайный домишко, спрятанный от глаз людских.

Сама квартира оказалась маленькой и странной, с деревянными полами, свежеокрашенными в необычный для пола цвет красного кирпича, – в комнатах все еще чувствовался сильный запах краски. Дверей не было, а комнаты разделяли арки. В гостиной я увидела встроенный шкаф, в крошечной кухне – мини-плиту и холодильник; окна маленькой спаленки выходили в цементный двор и почти упирались в стену дома, через который мы прошли. Пол был кривой, это было видно невооруженным глазом.

– И сколько? – спросил Дон агента. – Пять сотен?

– Пятьсот сорок, – ответил тот.

– Берем, – кивнул Дон.

Я вытаращилась на него, не веря ушам своим:

– Вообще-то, нам нужен хотя бы день, чтобы все обсудить. Сравнить с другими квартирами…

– Нет, – смеясь, ответил Дон, – эта нас устраивает. Какой депозит?

Снаружи холодный воздух приятно обжег щеки. «Не верю, что мы на это согласились», – подумала я. Но при одной мысли о том, чтобы вернуться к Селесте – даже чтобы забрать вещи, – у меня чуть не случился приступ паники. Спагетти. Слишком мягкий диван. Парализованный кот.

Через пару минут мы сидели в офисе агента по недвижимости и заполняли бумаги.

– Договор будет на ее имя, – заявил Дон, а я встревоженно взглянула на него, и сердце забилось сильнее.

Если квартира на мое имя, значит, ответственность за внесение платы на мне, а Дон тут вроде как ни при чем. Меня это страшно пугало, ведь сумма в пятьсот сорок долларов составляла больше половины моей зарплаты.

– Только у тебя есть настоящая работа, – пояснил Дон, когда мы возвращались в его старую квартиру, взявшись за руки. – И хорошая кредитная история.

– Откуда ты знаешь, какая у меня кредитная история? – спросила я.

– Просто знаю, и все. – Дон остановился и достал из кармана поношенные кожаные перчатки. – Уж точно лучше моей.

– Что значит «уж точно лучше моей»?

Дон глубоко вдохнул морозный воздух.

– Я отказался выплачивать студенческий кредит, – сообщил он.

– Ты отказался выплачивать студенческий кредит?

– Ну да, так я и сказал. – Дон встряхнул головой и широко улыбнулся. – Подумаешь, велика беда. Банки – зло, они наживаются на восемнадцатилетних несмышленышах. Ну, недосчитаются они моих двадцати тысяч… для них это вообще не деньги. – Он поцеловал меня холодными губами в правую щеку. – Детка, ты слишком буржуазно мыслишь. Серьезно, ерунда это все. Мне было не до студенческих кредитов. Я роман писал.

Я не знала, что на это ответить; не знала, что и думать, по правде говоря.