Мой истинный враг (СИ)

Она спотыкается и роняет гитару – Мэтт играет на гитаре? Ее ударяет воспоминанием – прохладные пальцы в волосах, как успокоительное и обезболивающее одновременно.

Потом врезается в стол, заваленный бумагами – вспышками губы, шея, ключицы, все это близко, на уровне вдоха.

Чуть не сносит собой подставку для книг и, наконец, вываливается в коридор, путаясь в ногах.

Ее бросает в сторону, и она застывает, на секунду закрывая глаза, прогоняя очередное воспоминание. Потом – все потом. Если она начнет думать об этом, то ее снова накроет, а ей нужно прийти в себя.

Она явно переоценила свои силы. До комнаты доходит, держась за стену рукой. Ее мутит. Где-то на краю сознания мелькает мысль, что нужно позвать Филипа, потому что у него есть таблетки от любой ее болячки, и она даже открывает рот, чтобы сделать это, но слышит голоса, звучащие очень близко, и почему-то замолкает. Ребекка знает – в этом доме нельзя подслушивать, но это правило создано для оборотней, которые могут услышать даже с другой стороны дома.

Ребекка не оборотень, да и она не нарочно, просто…

Она понимает, что Натали плачет в комнате Филипа, и она не может уйти. Она хочет слышать, почему она плачет.

Ее могут заметить в любой момент – учуять запах, услышать сердцебиение или шаги. Ребекка подходит к чуть приоткрытой двери и становится рядом, подперев стену спиной.

– Нет, мам. Ты хорошая альфа, – Ребекка никогда прежде не слышала, чтобы голос Филипа звучал так нежно.

– Но я не хорошая мать. Не тогда, когда моя дочь чуть не умерла, а меня не было рядом, – она точно плачет.

В ее голосе дрожь и слезы, и Ребекка сжимает руку в кулак, потому что ей нехорошо.

Филип молчит около минуты. Ребекка думает, что, возможно, разговор закончен. Но потом он говорит:

– Она не твоя дочь, она готова сорвать горло, доказывая это.

Ребекка крепко закрывает глаза, потому что это правда.

Натали прокашливается, очевидно, маскируя рвущиеся наружу сильные эмоции, и отвечает:

– Я видела, как она впервые взяла в руки палку для лакросса. Как она впервые села за руль. Я купила ей эту старую машину, потому что когда-то у ее отца была такая же, и она так хотела ее. Я видела, как она высыхала от своей первой неразделенной любви к мальчику Дилану – ее сердце было разбито. Я видела, как она впервые напилась, как утром ее мучило похмелье. Я видела, как она ломала руки, как она искала себя, как она находила новых друзей и теряла старых. Я видела ее успехи в учебе и сомнения в том, что она умная. Как ее оставляли после уроков, как она злилась из-за того, что Эмма нашла парня и не уделяет ей достаточно времени. Я видела, как она плакала, потому что ее назвали ребенком Сэлмонов. Она плакала, потому что не хотела иметь с нами ничего общего, но это моя девочка, Филип, это моя дочь.

Голос Натали тонет в слезах и затихает, очевидно, потому что Филип прижимает ее к себе.

Ребекка задыхается и спешит убраться оттуда, рывком распахивая дверь в свою комнату.

* * *

Ребекка косится на застывшего в дверях Мэтта и говорит, проглатывая еду:

– Подойдешь ближе – заору.

Мэтт хмурится:

– Мне нужен кофе.

– А мне какое дело?

– Знаешь что, Ребекка – хватит. Это уже не смешно, теперь мы оба во всем этом по уши, нравится это тебе или нет. Не хочешь меня видеть – дверь там.

Он проходит внутрь и вынимает кружку из шкафчика. Ребекка от его наглости открывает и закрывает рот, смешно выпучив глаза.

Он ждет, что она сейчас уйдет, взбесившись, но она сидит, доедая свой бутерброд под звуки, издаваемые Мэттом. Она повернута спиной, и Мэтт в полной мере может оценить то, насколько напряжены ее плечи. Присутствие Мэтта не проходит бесследно: Ребекка уже не сидит так расслабленно, в ее позе напряжение и собранность, и Мэтт почти уверен, что где-то под носком у нее спрятан крошечный клинок, который будет вынут в ту же секунду, когда она почувствует хотя бы малейшую угрозу.

Они не говорили после полнолуния. Вообще. Никто из них не говорил с Ребеккой – она не позволила. Уехала к Эмме и вернулась накануне вечером, даже не ужиная. Натали попыталась поговорить с ней, но была вежливо отшита, остальные рисковать не стали.

Мэтт хочет, чертовски хочет поговорить. Это важно для него, он не чувствует себя нормально, когда думает, что Ребекке приходится переживать все это в одиночку, ведь она не знает подробностей, она вообще ничего не знает, она не дает посвятить себя в ситуацию.

– Я могу сам рассказать тебе о полнолунии или ты можешь позвонить доктору Хэнку… – начинает несмело, обжигает губы о кружку.

Ребекка перестает шевелиться вообще.

Проходит минута, и она разворачивается на стуле. Ее глаза сияют вызовом и яростью, и Мэтту впору злиться в ответ, но он видит крошки от хлеба на ее подбородке, и это сводит с ума.

Он ненормальный? Серьезно, нормального человека не будут сводить с ума крошки от хлеба на чьем-то подбородке.

– Нет, спасибо, – давит Ребекка. Потом коротко улыбается и встает, чтобы уйти.

Мэтт моргает.

– Это все?

– Да.

– Ребекка, тебе нужно знать, что происходит.

– Нет, Мэтт, мне не нужно.

Она настолько вежлива и холодна, что лучше бы она орала.